Выходим на рассвете

У Гомбаша сразу же вылетели из головы мысли и заботы, которые только что занимали его. Он шел повидаться с Кедрачевым, чтобы узнать, вернулся ли в Ломск Корабельников. Об этом просил Ференц. Не так давно в лагере образовалась группа социал-демократов — в нее вошли и те, кто, как Ференц, еще до войны состоял в социал-демократической партии, и такие, как Гомбаш, лишь теперь осознавшие себя их политическими единомышленниками. При посредничестве Гомбаша Ференц уже познакомился с Корабельниковым и встречался с ним и в городе и в лагере, куда Корабельников приходил раза два. Корабельников горячо поддержал предложение Ференца издавать для военнопленных газету на их родном языке с тем, чтобы распространять ее и в других сибирских лагерях. По просьбе Корабельникова, через Прозорова удалось договориться в университетской типографии, в которой имелся латинский шрифт, что газету станут печатать там, а наборщики будут из военнопленных. Ференц хотел условиться с Корабельниковым о более тесной связи между социал-демократами лагеря и большевиками Ломска. Сам Корабельников говорил о необходимости этого еще до создания группы.

Конечно, с Корабельниковым можно договориться и без Ефима. Но как внезапно Ефим исчез! Почему на фронт отправили именно его и так спешно? Знает ли об этом Ольга? Знает ли Корабельников?

В полном смятении Гомбаш отошел от калитки. Какая неожиданность… Надо пойти к Ольге, рассказать…

После первомайского праздника прошло около двух недель. За это время он не встречался с Ольгой, но мыслями не раз возвращался к ней. Он находил какую-то тайную отраду в том, чтобы представить, как выглядит она, что она делает, в каком настроении… Ему уже не безразличны были бы ее радости, ее огорчения. «Пойду! — решил он. — Расскажу, что случилось с Ефимом».

Под вечер Янош постучал в дверь дома Кедрачевых, и ему открыла Ольга. Он, увидев, как обрадованно улыбнулась она, внутренне содрогнулся: вот сейчас, после первых же его слов эта ясная улыбка исчезнет. У него не хватило духа сказать ей сразу то, ради чего он пришел.

— Проходите, проходите! — звала его Ольга. — Вот хорошо, что застали! Я сегодня в ночную иду, вся неделя у меня ночная… Ну, как там братец мой любезный? Наталья-то позавчера с Любочкой к отцу уехала, Ефим хотел проводить, да не пришел, видно, не сумел. Обиделась Наталья…

Янош только раскрыл рот, чтобы сказать Ольге о том, что случилось с Ефимом, как вдруг увидел, что в комнате у стола сидит Прозоров. Тот поднялся, приветливо поздоровался, спросил:

— Какими судьбами?

— Печальными… — вырвалось у Яноша. «Да что я тяну? — спросил он себя. — Легче не будет». — Ефима — на фронт…

На какое-то мгновение Ольга словно остолбенела. Но тут же взорвалась:

— Кто же это постарался? Почему — его? Он же докторами признан, что на войну не гож! А его? И даже домой не отпустили попрощаться… Да знать бы — сама прибежала!

Она еще долго не могла успокоиться.

А когда опустилась на табуретку, горестно скрестив на груди руки, молчавший все это время Прозоров сказал:

— За последние дни из города отправлено несколько маршевых рот. Позавчера ушел эшелон, и вот сегодня, значит, еще. Уж не затеяло ли правительство новое наступление на фронте? Петроградские газеты только и трубят о войне до победного… Но почему отправили вашего брата, если он ограниченно годный? Тут какое-то недоразумение…

— Чего уж теперь, если эшелон ушел! — в сердцах перебила Прозорова Ольга. — После драки кулаками махать?

Яношу так хотелось сказать хоть что-нибудь Ольге в утешение. Но какие слова могут успокоить ее? Он промолчал. Молчал и Прозоров.

Янош посидел-посидел и взялся за свое кепи:

— Я пойду…

— Спасибо, что пришли, Ваня! — Ольга поднялась с табуретки, на прощание подавая ему руку. Пожимая ее, Янош ощутил легкую дрожь ее пальцев. Остаться бы… Попытаться хоть каким-нибудь словом утешить. Студент, кажется, не собирается уходить. Ну что же, может быть, у него с Ольгой какие-то свои дела? Неприлично быть навязчивым.

Янош кивнул Прозорову и направился к выходу. Но услышал, как Ольга сказала, вздохнув:

— Идите и вы, Сережа!

Почему она не захотела, чтобы Прозоров остался?

Они вышли вместе. Некоторое время оба молча шагали рядом. Гомбаш искоса поглядывал на своего спутника. Красивый юноша, но в лице что-то слишком женственное. Фуражка мятая, сдвинута на затылок — наверное, привык носить ее так. Но тужурка аккуратно застегнута на все пуговицы, виден только ослепительно белый воротничок сорочки. Небрежен и щеголеват… Руки в такт шагам болтаются несколько расслабленно, однако плечи развернуты по-мужски твердо, взгляд сосредоточенный и даже, кажется, немного горделивый, но из-под фуражки совсем по-мальчишески торчат светлые вихры. Что-то противоречивое во всем облике — легкомысленный юнец и думающий, зрелый человек. Можно догадаться, как он относится к Ольге. А как она к нему?..