Выпуск 4. Семь пьес с необычной судьбой

ФЕДЯ. И что у тебя за блатные слова?

НОЖИКОВ. Не буду.

Пауза.

ФЕДЯ. О чем я говорил?

НОЖИКОВ. Когда?

ФЕДЯ. А-а!.. Я Таню без этих мыслей провожал, ясно?

НОЖИКОВ. Ясно.

ФЕДЯ. Мне надо знать, чем каждый человек дышит.

НОЖИКОВ. Ясно.

ФЕДЯ. А вот ты, к примеру, Ножиков, очень легкомысленный. Какой из тебя инженер будет? В комсомоле не работаешь. Выпить любишь. А ведь ты еще молодой.

НОЖИКОВ. Молодой.

ФЕДЯ. Какие-то гнилые настроения у тебя, песни…

НОЖИКОВ (проникновенно). Детдомовский я, Федя. Безотцовщина. Без матушки рос, без ласки.

ФЕДЯ. А я с лаской рос? У меня отца убили в тридцать первом! Вон, посмотри, руки у меня какие! Ты думаешь, чего я маленький? Ты за плугом походи! Не вижу я, как вы надо мной смеетесь! Слова путаю иностранные! Да я этих слов до двенадцати лет и не слыхал! Ты думаешь, мне легко — учеба да работа в партии?

НОЖИКОВ. Не думаю, Федя, не думаю.

ФЕДЯ. А может, я правда тупой?.. Не могу я в абстракции. Но я же стремлюсь! Может, я чье-то место занимаю в ВУЗе, но я знаю, что я добросовестный! А это, может, главное, а? Скажи!

НОЖИКОВ. Ты, Федя, не тупой. Ты — магнитный. Вот тебе надо притянуть гайку, а ты вместе с гайкой разный сор железный волокешь. А из-за этого сора и гайки не видно.

ФЕДЯ (подумав). А ты, Ножиков, не глупый. Придумал тоже — гайка.

Вальс заканчивается. Таня дышит часто, смеется.

ТАНЯ. Франц Иоганн Штраус! «Весенние голоса»! (Напевает.) Моя мама обожает Штрауса.

ТОНКИХ. Если у него была такая же жизнь, как его вальсы, то ему можно позавидовать.

ТАНЯ. Завидовать? Штраусу? Завидовать надо нам! (Громко.) Эй вы! Слушайте! Я вас всех люблю! (Тонких.) Мы молоды, мы студенты, мы красивые!

ТОНКИХ. И сам черт нам не брат. У тебя лента распустилась.

ТАНЯ. Завяжи.

Тонких завязывает ленту, она смотрит на него через плечо.

ТОНКИХ. Не вертись.

ТАНЯ (тихо). И откуда ты такой, Тонких, взялся. И какой тебя бес принес по мою головушку. Ты кто такой?

ТОНКИХ (подхватывает). Родом я из Сибири, из города Иркутска. Отец мой потомственный каторжанин, мать — из оскудевшей крестьянской семьи. Несмотря на свое происхождение, она все же согласилась пойти за земского врача. На свет я появился седьмого февраля двадцатого года. В этот же день произошло еще одно событие, не столь значительное, а именно: расстрел Колчака. Так что заря новой жизни светила мне с колыбели.

ТАНЯ. Я не понимаю, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь. Но это так интересно. Давай дальше.

ТОНКИХ. Мой отец — хирург, а хирурги — те же саперы. Он резал всех: губернаторов, крестьян, интеллигенцию, генералов. После революции начальство пошло молодое, здоровое и на отца стали смотреть косо. Во всех профессиях есть завистники. У хирургов их мало. Надо совмещать вражду и операции, а это очень трудно. Я горжусь своим отцом, потому что он всегда был выше сословных различий. Он видел перед собой людей и возвращал их в строй. А дальше уж они сами разберутся.

ТАНЯ. А в гражданскую…

ТОНКИХ. А в гражданскую он вправлял грыжи чехам и колчаковцам. Однажды он отказался делать операцию и просидел за это три месяца в Александровском централе. Там он познакомился с большевиком, который в дальнейшем стал его другом. Отец и ему вырезал полжелудка. Сколько я его помню, его любимой фразой было «умом Россию не понять». А в начале тридцатых годов он добрался до продолжения «аршином общим не измерить». В тридцать пятом он умер и теперь, видимо, мне придется оканчивать четверостишие.

ТАНЯ (медленно). Ты все-таки не очень добрый.

ТОНКИХ. Добрым быть нельзя. Доброта хороша в семье. В коллективе важна честность. А для Родины, для страны необходима не столько доброта, да и не честность, может быть, а ум и мужество.

ТАНЯ. Ты далеко замахиваешься.

ТОНКИХ. Это время замахивается, а не я. Пойдем к столу. Твои однокурсники начинают закипать.

Ножиков сидит на столе, поставив ногу на стул. В его руках гитара. Он встречает их взглядом.

НОЖИКОВ. Романс двадцатых годов! По заказу Федора Матвеича Голованова, стахановца учебы и командира комнаты! Ша!