Выше нас — одно море

Он сидел в салоне, когда объявили тревогу. И, выбежав на палубу, наверное, первым увидел на взметнувшемся гребне волны выхваченную из темноты прожектором оранжевую робу тралмейстера и такой же яркий круг неподалеку от него. Их относило в одном направлении, но тралмейстер не мог плыть навстречу волнам, и расстояние между ним и кругом на глазах увеличивалось. Если бы кто-то подтолкнул круг!

— Сто-о-й! Линем обвяжись! — раздался крик, которого он не услышал. Ледяная вода вцепилась в тело. Он стиснул зубы. Мир умер для него.

Он плыл в полосе прожекторного света.

И не чувствовал — холодно ли ему, не замечал — дышит ли, не думал — выживет ли. Только видел спасательный круг и того, кому был он предназначен.

Минуты в ледяном пламени не показались ему вечностью. Он коснулся круга руками и в тот же миг с силой толкнул его вперед. Еще раз, еще! И так тридцать, двадцать метров, что оставались до теряющего силы товарища. В последний толчок он вложил последний удар сердца.

…Коричневый берет боцман отнес в салон и положил под фотографией в траурной рамке. С любительского снимка озорно и весело смотрел парень со взъерошенными волосами, с распахнутым воротом ковбойской рубахи.

Станислав Гагарин

журналист (г. Рязань), автор рассказов о рыбаках Заполярья.

Маленький краб в стакане [3]

На Лабрадоре зима — паршивая штука…

С января, или раньше, начинал пугать капитанов лед. Ураганные ветры, туманы, рваные тралы, заверты — ничего так не выводило их из равновесия, как лед.

Васильев тоже боялся льда.

Его траулер «Лось» незаслуженно носил такое гордое имя. Был «Лось» судном с изношенной машиной, гнилым корпусом и не имел никакого ледового класса. Честно говоря, узнай Регистр, что «Лось» болтается во льдах, не миновать скандала. Но план по филе есть план по филе, и его не выполнишь на Джорджес-банке.

На Лабрадор Васильев пришел перед Новым годом. Рыба шла хорошо, ее не успевали обрабатывать. Люди работали весело, каждый понимал, что еще веселее будет на берегу, когда придут они за получкой.

Уже разменяли вторую сотню тонн рыбопродукции, когда появились льды. Двое суток швырял норд-вест водяную пыль, быстро падала температура, и в эфире зазвучали тревожные голоса капитанов.

Капитаны повздыхали, поохали на совете и принялись добывать рыбу во льдах. Искали разводье и набивались в него так, что грозила опасность шарахнуть друг друга или в лучшем случае сцепиться тралами, что тянулись за кормой на добрый километр. Хлопот, конечно, прибавилось. Тут же сновали юркие бортовики-иностранцы, добавлял страху туман и неожиданные снежные заряды. Локатор работал, не переставая, и капитанам ночью не приходилось спать.

Не спал и капитан Васильев.

Больше всего боялся он получить пробоину от удара о льдину во время вытравливания ваеров, когда хочешь или не хочешь, а дай машине полный ход и старайся держать судно точно на курсе, иначе так завернешь трал, что, распутывая его, палубная команда устанет материться, но какой тут к чертям точный курс, когда торчат кругом ледяные обломки размером с пароход, — зелено-синие дьяволы…

Риск, разумеется, был. Он усугублялся тем, что существовал приказ, настрого запрещавший капитанам входить в лед. Не только промышлять, но даже входить в лед возбранялось. Но приказ приказом, а… Короче, все знали, что на Лабрадоре лед и что флот на Лабрадоре, и приказ сохранял свою силу. Сгорит капитан: иди сюда, голубчик… Обойдется — значит обойдется.

Проходили дни. Если дул норд-вест, льда прибавлялось, и флот искал рыбу в новых квадратах. Задувал восточный, приносил с Гольфстрима теплый воздух, жал ледок к канадскому берегу, и становилось полегче.

Ночью капитан не раздевался. Сбросив сапоги, он ложился на кривой диванчик. Иногда приходил к Васильеву сон, но капитан просыпался при каждом толчке и лежал в темноте, ожидая новых толчков, болезненно морщился. Потом поднимался с дивана, накидывал шубу и в тапочках на босу ногу выходил на мостик.

Тяжел был крест у капитана Васильева, но нес его он достойно. В то утро затих остовый ветер, и проглянуло ненадолго солнце. Лед разогнало, обнаружилась обширная полынья, и рыба ловилась на удивление. Скоро ее некуда было складывать, забили треской два ящика на палубе, бункер полный, да последний трал вытянули тонн на пятнадцать, он так и остался лежать целиком на оттяжках.

Легли в дрейф, объявили подвахту, и штурман записал в журнале: «Уборка рыбы».

Васильев спустился на фабрику.

На шкере за бункером стояло человек восемь. Капитан поприветствовал их. Ребята, одетые в желтые робы, бородатые, веселые, ладные такие парни, обернулись, заулыбались ему, и ножи замелькали быстрее. Тот, что стоял у правого края, вдруг протянул капитану ладонь.

— Смотрите, букашка какая, — сказал он, — паучок…