Выше ноги от земли

Руднев чувствовал, что заведующий висит у него на спине, и обернулся.

– Матвей Адамович, а я Костю навестить пришел.

– Пойдем поговорим.

– Дайте пять минут, – попросил Илья.

– Пойдем.

Заведующий схватил его руку и, нелепо пыхтя и морщинясь, потащил на себя. Рана под повязкой загорелась, и Рудневу пришлось поддаться.

– Пустите, больно, швы, – зашептал он.

Матвей Адамович отпустил. Он выпучил виноватые глаза.

– Прости. Пошли, а? Пошли, пожалуйста?!

По растерянному его взгляду Илья прочитал, что Адамыч уже получил доклад от психиатра, но не знает, что с ним делать. Руднев вернулся к Косте и присел перед ним на корточки.

– Я ее найду, – сказал он так тихо, чтобы слышали только они вдвоем.

Илья вышел из больницы. По тропинкам без дела ходил дворник. Посматривал на небо, ждал снега.

– Собаку тут не видел? – спросил у него Руднев.

– Нэт, – ответил тот.

– М-м-м, значит, прибрали все-таки… А закурить дашь?

Дворник с прищуром посмотрел на Илью, протянул сигарету.

Машина встала у обочины. Из багажника Илья достал рюкзак и корзинку. Зачем-то взял ее. Наверное, чтобы не спугнуть удачу и обмануть лихо. Будто бы найти пень с гроздью опят в морозный октябрьский день – это и была его задуманная удача.

Он проник в лес шагов на сто и пошел вдоль дороги. Так он думал идти километр, а потом, забравшись глубже, вернуться по новой параллели назад. Такой нехитрой змейкой Илья планировал прочесать дебри за неделю. И пока шел жиденький ельник, Илья радовался своему быстрому шагу, но, все дальше заходя в чащу, чувствовал, как тает его радость. Лес – не соврал старик из Каменки – был и вправду запущен.

Илья помнил, как ходил за грибами с отцом. Тот шел как животное, свободно, широко, быстро – так что Илья терял его из виду, аукал вслед, а вместо ответного крика слышал только треск. Какие грибы? У него была одна задача – гнаться за папой. Ветки лезли в шею, кусалась под одеждой лосиная вошь, но он бежал, боясь отстать и потеряться. Догнать его получалось только на выходе к дороге. Отец без компаса и сомнений всегда оказывался в том же месте, откуда они заходили в лес. Кончив прогулку, он бурчал, что корзина полна наполовину, а если грибов было до краев, он жаловался, что грибов-то много, да все не те. В небольшой корзинке Ильи болталась, дай бог, перебитая сыроежка, но он не жаловался и сиял исцарапанным лицом.

Теперь Илья жалел, что отцовский талант так и не достался ему. Шаги его, как и в детстве, были осторожны, сапоги играли гармошкой и строгали пятки. Поиски в таких завалах, думал он, займут не меньше месяца. Но нехорошую мысль перебивала другая: если не пройти ему – Косте было бы точно не справиться, а значит, искать в самой глуши нет смысла. И Руднев полз, как змея, оплетая лес тихой лентой.

Кроме собственного шага, Илье не попадалось ни одного звука. Он был глух к природе – так всегда ему казалось, не понимал, как отец различает живые писки и шорохи. Как можно выследить и прикончить вальдшнепа размером с лягушку, который на свою беду не вовремя пискнул? А детский стон? Услышит ли он его? Руднев напряг слух. В ушах гудела кровь, потрескивали вокруг озябшие стволы. Может и не услышать. А что, если он сам станет шумом и ориентиром для Костиной сестренки?

Сперва он покрикивал, потом решил петь. Песен на ум приходило мало, а те, что приходили, не попадали в шаг.

Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной,
Идем дорогой трудной, дорогой не прямой…

Начал Руднев, и песня пришлась. Только это скорей было не пение, а какое-то былинное чтение.

Заветных три желания исполнит мудрый Гудвин,
И Элли возвратится, и Элли возвратится…
С Тотошкою домой!

Настала пора четвертого разворота. Илья далеко отошел от дороги и не был уверен, что идет параллельно ей. Он сверился с компасом, и выходило, что путь его чуть сбился и теперь лежал под углом. Нужно было как-то выправляться, чтоб не пройтись по уже хоженым местам.

А я рожден железным, я мог бы стать полезным,
Да только не хватает сердечной теплоты.

Мало-помалу им стала овладевать усталость – усталость не телесная, а какая-то моральная обреченность, которую Илья тоже ждал и которая пришла первой. Да, он знал, что напрасно проведет первый день. Но план заключался не в единственном, а во многих днях – тем Руднев себя и утешал. Стало темнеть. Он присел на крупную поваленную ель. Мощные корни ее вынесло над землей, и они сами уже походили на новое дерево. Он посидел, пока из него не выветрилось сомнение, потом вытряхнул сапоги, поглядел на стрелку компаса и проложил дорогу на выход.

Да только не хватает сердечной теплоты.