Выше ноги от земли

– Летом. У нас будет время. И ночи будут теплые. Мы сможем ночевать в палатке. – Глаза Вани прояснились и с нетерпением смотрели вперед, в то самое счастливое лето, о котором говорил Илья.

– А! Летом! Это сколо!

Он теперь ни о чем не мог думать, кроме как о ночевке в палатке.

– Совсем скоро. Будет сухо и тепло.

Ваня протянул к нему руки. Илья поднял удочки и посадил сына на плечи. Безголовый великан возвращался домой по пустой деревенской улице.

Саша ждала их дома. Она лежала на диване. – Мы прие-е-ехали… А вот и мама, – Илья вытягивал свои слова, будто трость слепого.

Ответа не было. Саша головы не повернула в их сторону. Ван, не снимая кроссовок, бросился к маме. Он запрыгнул на нее и нечаянно ударил коленом в живот.

От боли Саша поднялась, оттолкнула сына.

– Ван! Ну что ты делаешь?! – прокричала она. – Не видишь, мне больно!

Ваня не верил, что маме больно, и опять лез на нее. Тогда Саша выставила перед собой руку.

– Сынок, сначала надо раздеться, – сказал Илья. – Сними обувь и куртку.

Ваня поджал губы и подошел к папе. Илья помог ему разуться и повесить на вешалку одежду, после чего Ваня во второй раз заглянул в комнату.

– Иди, иди ко мне! – сказала Саша. – Ну, подойди, пожалуйста!

Ваня подбежал к ней. Она прижала к себе и так и лежала с сыном в объятиях.

– На самом деле, я думал, ты не приедешь, – сказал Илья.

– Ты охеренно догадливый.

– Но ты вернулась!

– Вернулась.

Они посидели в тишине.

– Спасибо, – сказал он.

– Скажи спасибо Алине. Это она меня выгнала.

– Вы поругались?

Саша задумалась, хочет ли она отвечать.

– У меня нет подруг… Никогда не было, и не нужно было начинать.

– Я твоя подруга.

– Не смешно. Я вообще-то говорю серьезно. У меня никогда не было друзей! Тебя это смешит?

Илья встал. Он не хотел спорить.

– Она считает, что я слабачка и нытик!

– Алина так сказала?

– Она сказала, что не готова справляться с моим негативом. Что якобы я как-то деструктивно влияю на ее жизнь.

– В любом случае хорошо, что ты вернулась!

Саша утерла мокрые виски.

– Я не возвращалась. Меня отвергли и выставили на улицу. Куда мне было идти?

– Ты вернулась не потому, что тебе негде жить, а потому, что здесь у тебя есть то, ради чего стоит это делать. Вот почему ты дома.

20

Маша долго не могла позвонить. Она слышала звуки за дверью, недобрые и резкие звуки, а ей представлялось, что эта встреча начнется с другого. Ей хотелось, чтобы вернулось то легкое ощущение интриги и увлеченности, которое принес вечер на набережной. Впервые она почувствовала облегчение: ей удалось расковырять его панцирь. Руднев нравился Маше с первого дня работы в ОРИТе, иногда до зуда, до злости. Нравился его талант, стойкость. Он был не такой, как другие врачи. Даже те, кто был старше Ильи, смотрелись на его фоне мальчишками. Поначалу его нарочная холодность не была преградой – наоборот, она возбуждала аппетит. А эта зеленая грусть в глазах?! Его взгляд, пускай случайный, уже был лаской. Но прошло полгода, и ничего не менялось. Ее намеки, ее попытки сблизиться казались невидимыми для его грустных глаз, и оставалось только гадать, слепы они или пока не хотят видеть. Второе казалось делом поправимым. А после вечера, проведенного вместе, Маша поняла это ясно: пациент жив, сердце вернулось к работе. И вот она уже знакомит его с мамой, приглашает на свадьбу полбольницы, рожает ему детей – двоих, троих, неважно, сыновей и дочек, – мечты ее цветут, как розовый куст, – дети играют с ее старым шпицем. Доживет ли, интересно, шпиц?

В один день все розы завяли. Руднев словно сошел с ума. Напугал всех. Серьезно напугал! Дрался с собакой, говорил с кем-то, орал, как буйнопомешанный. После того дня Илья больше не звонил ей. Маша не могла смириться с тем, что клевок в макушку во время прощания будет их первым и последним поцелуем. Она жалела Руднева, искренне жалела, и терпела вину за то, что обо всем доложила Адамычу, – все эти чувства сложно сплетались в ней, и Маша решила, что только личная встреча могла бы их распутать. К тому же, и это было главное, – она сама, своими руками, черт возьми, посадила этот розовый куст!

Маша постучала в дверь. Топот внутри стих. Потемнел дверной глазок.

– Это я, – сказала она словно в оправдание.

Дверь отворилась.

– Ты чего тут?

– Пустишь? – Она вошла. – Или ты решил сбежать от меня?

Руднев смешался:

– А-а-а, нет. Просто собираю рюкзак. Не могу найти термос.

Рюкзак под ногами походил на усатого сома с голодной пастью.

– Я приходила к тебе днем, но тебя не было.

– Ага…

Не дождавшись приглашения, она разулась.

– Я принесла вино.

Маша вытащила из сумочки бутылку и похвасталась ею. С бутылкой она прошлась по комнате. Осмотрелась. Обстановка была скупа на детали. Настоящая келья – слову зацепиться не за что. Келейник тоже, казалось, принял обет молчания.

– У тебя… хм… мрачновато. – Маша поставила вино на стол и еще раз обыскала комнату. – Ух ты, а это что?

– Пластинки.

– Можно?

Она взяла первый попавшийся конверт, из которого тут же выпал черный диск. Руднев поднял пластинку с пола, обтер рукавом.

– Прости, пожалуйста! Не сломалась?

– Ничего страшного, вряд ли я буду ее слушать.

– Почему?