Вышивка по ворованной ткани

– Беспризорников после войны повидала, с товарняка прыгали, в деревню шли, хлеба просили. Грязные все, драные.

– Эти, бабуль, в подвалах на тёплых трубах спят, в общественных клозетах фейсик моют, – объяснила Вика. – Бегунки. Кто из детдома, кто от пэренсов. От родителей, короче.

– Нечто от живых родителей бегают? – усомнилась мать.

– Мои пэренсы, по-твоему, жмурики? – подняла бровь Вика.

Валя тоже могла добавить, почему бежала из дому без оглядки, но всё-таки Новый год, так что пришлось молча смотреть на бойких танцорш, заезженных певцов и Петросяна с большим приклеенным ухом, не способного ответить на вопрос Регины Дубовицкой: «Кто родители Снегурочки?».

Задорнов шутил, что Дед Мороз «крыша» Снегурочки, а сама Снегурочка аферистка, как… и начал перечислять финансовые пирамиды. Наконец, вышла Пугачёва без юбки в сапогах выше колен и стала принимать такие рискованные позы, что остаток «Огонька» ушёл на спор о том, насколько кривые у неё ноги.

Никто ведь не знал, что в это время начали штурм Грозного с четырёх направлений. И что штурм провалился по причине неподготовленности военной операции, сожрав сотни людей с обеих сторон.

Валя ничего не понимала про Чечню, разве только, что кавказские девушки с курса медучилища рассказывали о принудительном замужестве, тайном многожёнстве и подшивании искусственной девственной плевы, чтобы вернуться после учёбы домой. И это навсегда настроило Валю в их пользу и против правил, выгодных кавказским мужчинам.

Все новогодние каникулы Валя с Викой гуляли по центру, любовались ёлками в витринах «комков». На площади перед Манежем развезли огромную нахальную стройку, и Вика пошутила, что торговый центр возводят против массовых митингов.

На месте бассейна «Москва» тоже зияла дыра, и копошились строители. Бассейн несколько лет стоял пустым из-за взлетевших цен на воду и электричество, и потому с ним решили покончить и восстановить храм Христа Спасителя. Бизнесмены жаловались, что специально обученные лужковские люди вваливаются к ним за пожертвованиями на восстановление, обещая тем, кто откажет, серьёзные проверки.

Москва менялась, по-прежнему торговала с рук, где могла, но уже не так истошно и не так крикливо. Она уже чаще сидела в ресторанах и кафе, лучше одевалась, меньше стреляла, реже нищенствовала и старалась чаще работать, чем жаловаться. По телевизору постоянно говорили о жертвах чеченской бойни, и мать причитала:

– Уж вчера новости смотрела. Сколько наших проклятые чеченцы убили! Может, носки связать, туда им послать?

– Поровну друг друга убили, – отмахивалась Валя, не понимая, как про это говорить.

– Мир гибнет, а рать кормится, – качала головой мать. – Викины-то женихи все в расход пойдут.

– История, бабуль, не стерильна, – откликалась Вика.

– Война деньги съест, останутся рожки да ножки. Пенсию платить перестанут, на что жить-то будем?

Она оформила, наконец, свою копеечную пенсию, торжественно клала её в берестяную шкатулочку к доходу от «Центра Валентина», хотя иногда целиком тратила на бумажки МММ, но считала, что живут на её пенсию. А дочины заработки, это так. На шпильки.

Наступил первый рабочий день после каникул. Валя с Викой заняли свои позиции в накрахмаленных матерью белых халатах, Эдик заступил на службу в мятой военке с чужого плеча, а Маргарита вырядилась в душераздирающе розовую кофту с кружевом.

Приём шёл как обычно, последним пациентом оказался бритый под батон молодой бычара в распахнутой чёрной куртке и галстуке с дурными дракончиками. Пухлыми пальчиками с массивным золотым перстнем он почему-то прижимал к животу портфель-дипломат.

– Здравствуйте, Виктор Огурцов, – машинально сказала Валя, когда он вошёл в комнату, взяв в руки самопальную медкарту из скреплённых листов, произведённую Викой с Эдиком на принтере. – Куртку оставьте, пожалуйста, в прихожей. Какие у вас проблемы?

– Живот, – странным тоном ответил бычара, усевшись прямо на кушетку, а не в кресло.

– Куртку всё-таки снимите, – повторила Валя. – Какого характера и в какой области боли?

– Живот у меня болит, что много бабок гребёшь, белокурая, – добавил он. – И не делишься!

– Вы кто? – спросила Валя, хотя мгновенно поняла, кто он, но попыталась не показать, что боится его так же сильно, как и презирает.

– Я – Огурец. Держу Универ под контролем, – он распахнул дипломат, обнаружив в его внутренностях пистолет, пачку сигарет и газету «Я – молодой». – Ссыпай сюда выручку, белокурая. Сегодня для знакомства всё, с завтрашнего дня – половину. Будет мой пацан заходить.

– Я хожу под синими, – предупредила Валя, как учил Тёма, что переводилось на русский как «меня крышует милиция».

– Не свисти дяде, белокурая! Я – синим родной. Ссыпай бабки, быстрей домой свалишь, – он встал, взял в руки пистолет, прошёлся по комнате и смахнул с журнального столика медкарты и бутылки с минеральной водой.

На грохот и звон ворвались Вика и Эдик. Огурец наставил на них пистолет и проорал:

– Стоять, бояться, суки! Дауна убери. Уроню, с пола не соскребёшь!

– Идите, я разберусь, – тихо сказала Валя, и Эдик попятился назад.