Выскочка из отморозков

И через три дня, собрав полный рюкзак, взяв деньги, поехал на автобусе, отказавшись от предложения Герасима съездить к бабке на машине. Борису не хотелось быть привязанным к отчиму. А тот все без слов понял и не стал навязываться.

Борька давно не был в деревне, а потому ехал туда с особым чувством, не обращая внимания на пассажиров. Средь них было много пожилых и молодых, он никого из них не знал, и его не узнавали. Он сидел один. И вдруг к нему подошла девушка.

— Здесь свободно? — указала на пустое сиденье, не дождавшись ответа, села: — Борис! Ты не узнал меня? А я Нина! Ну, помнишь, как играли на чердаках — ты, я и Ксюха? Она уже замужем. Скоро родит. Совсем взрослая стала. Да и у меня парень имеется. В эту зиму думаем пожениться. А ты как?

— В гости еду, к бабуле!

— В гости чужие приезжают. Свои только возвращаются. И надолго ты к ней?

— До осени. Там будет видно.

— Ты еще не устроился нигде? — удивилась Нина.

— Присматриваюсь. С неполным средним особо не разгонишься. Да и болезнь нашли! — поделился с девушкой как со старой знакомой.

— Это плохо, — сочувствовала Нина и предложила: — К Даниле тебе надо. Он то ли колдун, а может, знахарь, много наших вылечил. И меня…

— А у тебя что было?

— Шпоры! Ступни ног болели так, что ходить не могла. Так Данила грел воду, чтоб еле терпели мои ноги, засыпал три горсти соли, размешивал и заставлял парить в той воде пятнадцать минут. Десять дней я так попарила, и шпоры прошли. А мою бабку от язвы вылечил. Дал ей живицу. Она зиму ее сосала, грызла, жевала. Так и не заметила, как желудок вылечился. Отцу — сердце мятой. Мамке — зубы девясилом. Наверное, и к твоей болезни ключ подыщет.

— Если возьмется меня лечить.

— Он редко кому отказывает. — Оглядела Борьку и сказала, как когда–то в детстве: — А ты теперь совсем красивый стал! Может, мне за тебя замуж выйти?

— Нинка! Ты все такая же простушка! Но со мной не поспешишь. Мне еще рано семьей обрастать!

— Поживешь в деревне — женишься! Свет у нас рано выключают, а ночи длинные! Их чем–то надо занять. Вот так и Ксюшка! Работала дояркой, хоть и тяжело, уставала, а время все равно оставалось. Вот и решилась замуж…

— А ты работаешь?

— Ага! На телятнике! Бабы телятся, я ращу. Ой, не бабы, конечно, коровы! Это мы по–свойски так говорим! — покраснела Нинка.

Борис нетерпеливо поглядывал вперед: «Когда же эта деревня будет? Как надоела Нинкина трескотня. Вот не приведись с такой всю жизнь под одной крышей прожить». А девчонка спросила ненароком:

— Может, увидимся нынче вечером?

— Да что ты? Я у бабки так долго не был. Уйду надолго, обидится, нашим нажалуется.

— Когда выберешься, приходи! Помнишь, где я живу? Стукни в окно, враз выйду! — пообещала Нина.

«Во, блин, не успел приехать, уже «стрелка» забита. А чего теряю? Уж если и бояться, так только ей», — улыбался сам себе. Но едва переступил порог бабкиного дома, забыл о Нинке. Степановна крепко сдавила в объятиях Борьку и, обцеловав запыленное лицо, спросила:

— Сам приехал иль Герасим уломал?

— Конечно, я напросился! Никто не гнал!

— Ну, слава Богу! А то думала, обиду на меня все еще держишь. Скажи, как там мои мальчики? Ты ж ушлый! Все про всех знаешь…

Борька отдал Степановне деньги, опорожнил рюкзак.

— А это вот тебе от меня! Видишь, все помню! — отдал пакет с подушечками. И сел рядом с бабкой. — Живут все спокойно, нормально. Тебе тревожиться не о чем. Все приветы передают.

— Выходит, не забыли, — улыбалась тихо.

— Да что ты, бабуль! Тебя все любим! — Рассказал, как Герасим отругал за нее Наталью.

— Вот это лишнее! Насильно сердцу не навяжешь. А и мне не боле других надобно. Не стоит так. Мы в деревне свое имеем. Нет денег на хлеб — домашних караваев испеку. Покуда не разучилась. Да и не сытость в моей жизни главное, а тепло душевное. Без него тяжко. Сам знаешь, видел, как темно у нас ночами, а в старости они бесконечные. От встречи к встрече живу и все думаю о мальчатах своих. Как–то они там без меня маются? И болит душа по каждому…

В этот вечер они проговорили допоздна и решили на следующий день сходить по грибы в лес, заодно навестить Данилу.

— Случалось, он отказывался иным подмочь. Кто ведает, с чего упрямился? Ну за тебя я его попрошу. Коль возьмется, у себя оставит на время, тогда сама навещать тебя стану, если Данила дозволит, — сопнула носом.

— А почему запретить может?

— Ну, это у него случается, — отмахнулась Степановна. Утром она разбудила Борьку еще до восхода солнца, повела в лес. До него почти три километра. Да до зимовья в два раза больше идти. Степанова не спешила. И все рассказывала о леснике, его жене, как они стали лечить деревенский люд. А теперь к Даниле не только с окрестных деревень и города, даже из Москвы люди наведывается.