— Небось, это ты об Ивонне и Ленке? Или о Людке с Нестором, что водкой тебя поили? Иль о Радко с Властой? Ох, те еще ироды, скажу я тебе, — хохотнул Матей. — Так знай, что Ивонна муженька своего заколола в хлеву за то, что колотил ее спьяну. А тело всучила Хозяйке, чтобы та чудищ своих подкормила и грешок ей заодно этот простила. Да и что же… за такой постоялый двор и мужика не жалко со свету сжить. Людка с Нестором своих суженых туда же определили. И бровью не повели. А что, дело ведь удобное: коль кто поперек горла встал — в лес Хозяйке. Ленка, вон, не так давно, месяца два назад, тятьку своего посреди ночи сама утащила в лес, а матушку даже не в жертву принесла, а так, на корм отдала на манер Ивонны, токмо живую еще. Небось, та ее, дуру молодую, и надоумила. Власта, что баба старосты нашего достопочтимого, от хахаля своего понесла с год назад. И что же ты думаешь? Разродилась, а по ночи они это дитятко в лес и унесли. Хорошенькое ведь дельце — горевать и причитать, что будто бы мёртвого родила. А сама своими же руками его и погубила. Даже на свет белый не дала поглядеть. Мол, не смог принять его Радко, и не открестились бы потом от сплетен люда местного, коль вырастет не похожим на старосту нашего, как две капли воды. В угоду страха своего пред болтовней бабской дитя невинное погубили. Но кто я такой, чтобы их судить, мастер? Хозяйка-то с братцем привередливы только к своим, особым жертвам, коих сами выбирают для Матери, но и братию лесную надобно чем-то подкармливать, чтобы в село не забредали с голодухи. Вот падаль всякую и скармливают. Как же ты не заметил, что погоста у нас тут не имеется, раз такой внимательный? — он очень пронзительно взглянул в ведьмачьи глаза, будто ожидая какой-то особой реакции. И она не заставила себя ждать.
— Откуда мне знать, что ты не врешь? — хмуро спросил ведьмак, да так сжал в пальцах ножны, что аж кожу на ладони запекло.
— А какая мне выгода врать-то тебе, а, мастер? — усмехнулся ворожей. — Смерти я не боюсь и меча твоего тоже. Но коль могу правду тебе рассказать, так чего же мне молчать? А ты, небось, думаешь, что это я тут корень зла? Но ты не думай, не думай. Тут у каждого рыльце в пушку. Пацыкивка ведь очень просто образовалось, без премудростей. Нашли местность хорошую, плодовитую на грибочки, ягодки, зверье лесное. Осели, заселили и жить-поживать стали. Но потом, глядь, а люд-то пропадать начал. То девка к реке пойдет гадать и не вернется, а потом всем селом вытаскивают уже синюю из воды. То в хату нечисть заберется, что жизни не даст. Местные репы-то почесали и решили к ворожбе обратиться, то бишь ко мне. Я ведь возле дуба этого ой как давно живу. Очень давно. Помню времена, когда тут одни леса были, без прогалин. И горы, горы кругом… В общем, деньги притащили и просили защиты. А мне что? Деньги, они-то везде одинаковые. Вот только тут и ворожить не надобно было, чтобы правду рассказать. Ребятишки Матери тут обитают. С незапамятных времен еще. И невеж этих потихоньку выселяют, вот как умеют. Ну и решил Радко, что надобно им как-то уживаться, место ведь хорошее. Да так, чтобы мир да покой царили. Вот и заключили уговор. Только ты не думай, я людей судить не берусь, сам не лучше. За умеренную плату могу хоть кого к алтарю оттащить да на многое глаза закрыть. Но в отличие от тех иродов, мои резоны куда безобиднее.
Эскель сдавленно выдохнул. В груди запекло, а глаза застлала пелена. Ох, не пожалел бы он острие меча своего и проредил бы ублюдков, вот только он ведь совсем не горячный. Пусть и рука уже сама просилась.
— За что Ленка так с родителями поступила?
Матей провел ладонью по лицу, сметая остатки усталости, и кривовато усмехнулся. Знал ведь, куда метить, ирод старый.
— Ясное дело за что. За что и остальные, за что и Ивонна — за-ради счастья своего. Дом понадобился без родителей стареющих и помирающих, что обузою ей были. Приданого хорошего захотелось. Ведь какая же это девка да без приданого?