Высматриватель

Тозэ производил впечатление очень деятельного человека. Он был тем самым универсальным собеседником, которого ищет любой – первым делом в себе ищет, потом начинает смотреть по сторонам, как бы разносит свой внутренний голос по многим людям и многим события, и время от времени собирает его, чтобы ответить на какой-то вопрос, встречается с друзьями – какие-то разговоры, обсуждения, проговаривания наличных историй. Зачем я приходил? А, внутренний голос…

Он тщательно подготавливал каждый боевой смысл, который ему доверяли консультировать, подробно разрабатывал образные ряды. Вот и теперь он готовился к защите обволакивателя, как будто на войну шёл, и это действительно напоминало войну: злыдни уже разнюхали лакомое для себя, учуяли сверхживое, и это был магнит, который тянул их в каузомерное, хотя они нечасто туда захаживали, но теперь даже здесь можно было увидеть их разумные тени.

Тозэ прекрасно изучил их манеру нападать. Злыдни были внезапны, и важно было уберечь самого главного носителя идеи, важно было прикрыть Дариуса, ведь всё, что его защищало, – это была странность: злыдни не нападали на странных, потому что не знали, чего от них можно ожидать. Но странность не выступала оружием, она служила лишь маскировкой, и стоило человеку выйти за пределы каузомерного, как возле него устанавливалась враждебная среда – город как враждебная среда, и там охотники с круглыми лицами из сплошного зрачка – поджидали, точили свои суровые умыслы.

Надо было мчать, но Дариус никак не мог подступиться к собственному бытию, так оно было напряжено. Огромная боль внутри головы терзала его, и Тозэ терпеливо повторял, что там, внутри головы у Дариуса, живёт некая речь, и надо её вытащить, скорее, пока не убила – болезненными припадками; надо её произнести. Давайте, давайте послушаем! Тозэ созывал людей, устраивая пробные выступления, но их герой застенчиво мычал тишиной, или говорил: видите, у меня в голове огромная причина меня – и тыкал туда коричневым рукавом, это речь – показывая, это речь, но фразы начинали ломаться, бессмыслица приходила бродить по мозгам, случались приступы чудака, и дрожь, сидя внутри огромного лимфатического узла, перемещалась в голос, а потом уходила обратно в шею, так что горло тикало, как мелкие судороги. И даже вызывали судоролога, который прописал глотать и какие-то упражнения – камни, кортни, ямки изо рта, вываливался вампир – старенький замученный бред. Но всё это было не то.

Очень ему давалось тяжело. И рваные тела разговоров, и стыд, который выедал весь звук... Дариус оседал, как руинами оседал. И разные причины поражения.

…Так метафорик вживался в чужую проблему – протаскивал сквозь себя, заходя через образность, навязывая какие-то фразы. Ему нравилось помогать новичкам и испытывать особую ностальгию – как свежие воспоминания из будущего, к которым он подбирался через метафоры, и в человеческом мире ему подошла бы работа закладывателя онтологических капсул. Но и тут он был вполне на своем месте – уточнял боевые смыслы и подготавливал их к защите.

Сейчас им нужна была хорошая метафора. Они вот-вот должны были подойти. Тозэ рассчитывал на высматривателя, и дорога была уже открыта, но вход пока не возник, и по бокам маячили докучные смысловики, пакующие реальности. Самое время было познакомиться с символьной краской.

*******

Сначала я жил в мире людей, крутился в богатстве и нищете запредельных желаний, не чувствуя позвоночника, выламывался из себя, и постепенно мне удалось нахватать этой энергии – острые глаза, телескопическое сознание, я вышел за границы первого слоя восприятия и подумал: о, это возможно прямо тут, среди людей, я могу выходить!

И я хвалился собой, скалился породистыми зубами, мотался по чужим советам, по чужим событиям, приводил в свою жизнь людей, я просто веселился, радовался, я брался за ум – но лишь для того, чтобы отложить его на потом, я исходил самомнением, потому что мне удавалось приближать свои цели, и я добивался их легко и непринуждённо. У меня было всё, к чему стремятся люди, у меня были деньги, я казался себе изрядно сильным, но всё это была фикция.

Я понял это в один из дней. Это был день, когда у меня выпали все ресницы. Я смотрел на свои глаза и видел надутые толстые веки, как будто я обрастал самим собой, и в этом было что-то пророческое: я действительно обрастал. И только женщина из бара, та самая, страшная, как яблочный монстр, и злая такая, безвылазная – только она смогла выявить причину моей беды. Когда я присмотрелся к ней, то увидел, что это была женщина, которая жила в доме на берегу рыбокаменной воды, а рядом был я, и у нас росли дети – всё это я увидел и хотел передать ей, но она остановила мой голос, она сказала: