Высматриватель

– Итак, это лицо… Это лицо одного из героев, он был революционер, и очень известный портрет… Вы видите чёрный? Всё дело заключается в нём: чёрный создаёт психологический образ, который всем запоминается, это особый цвет, это символический чёрный; люди выращены по одной схеме, но эта схема рушится тут, сознание искажается тут, потому что использована специальная краска, её называют «символьной». Она производит символы, которые бьются в планетах слов, как неизученная жизнь… Простите, я немного увяз. Всё, что написано ей, становится знаком, и это новая разработка, если хотите, – каменные чернила памятников. Иногда они могут покрасить целые города, и бывает сложно оторваться, но это огромные деньги, это огромное влияние… Вот, кажется, и всё, что касается данного вопроса.

– Я не понял про символьную краску.

– Тогда я поясню: и как будто весь мир был покрыт этой символьной краской. Многие объекты несут в себе символ и от этого становятся видимы, проходят через чувства людей прямо внутрь. Люди забирают их целиком, и у них не хватает слов, у них не хватает воздуха, чтобы это выдохнуть, не хватает света, чтобы направить его туда, всё такое маленькое, душное, убогое. Чтобы рассказать о лесе, рубят его на дрова и несут охапкой в язык, и вываливают: лес, получи. А чем не лес?.. Символьная краска – это создание мифа, она не плоская, но средней глубины, и это ямки, куда летит человеческий интерес, предметы сразу же производятся с этой ямкой для интереса. Краска, которую изобрели рекламщики, провокаторы… Вот и всё, на этом сеанс окончен. По счётчику у нас вот сколько, и будьте добры.

Прохожий оторвал глаза, чтобы посмотреть на счётчик, расплатился и медленно забирал чек, сопровождая этот жест тихеньким: уведите меня отсюда, и объяснитель быстро отреагировал – подхватил клиента за рукав и нёс до ближайшего спасения.

Казалось, что ситуация вымерла, и никого не осталось, кроме героя чёрного лица, но кто-то ещё остался: за углом подслушивал человек. Один из тех, кто проповедовал зло, великое перемещение хлама, тесное счастье меховых сапог, гибкую информацию, один из тех, кто говорил о черноте, являя её через серое. Он наблюдал за текущим озлоблением, приманивал жертву, но она, к сожалению, вырвалась. Это был злыдень уровня кощун, метерних-опиумист с оборванными тенями, крапивная рука почёсывала висок, и спазмы лиц проходили один за другим.

Злыдни возникли в условиях малого света и были похожи на людей, так сильно похожи, что сразу и не догадаться, но разве по границам – они бывали замкнуты и дёргались, как страшный мистический ток, – это зло, и всё, что к нему подводилось: сквозная улыбка и грустная, трагическая история, берущая за душу. Они подсаживались и начинали рассказывать о своей страшной бессчастной судьбе – взгляд, обривающий вашу голову, заетые наречия, комментарии к быту, какая-то себестоимость сна – и только человек начинал сопереживать, только у него появлялись эти жалеющие изменения на лице, они хватали его за душу, хватали и скрывались за углом. А потом стояли и ржали друг с дружкой: вот как я его, как я его…

Чаще всего они охотились на что-нибудь открытое и уязвимое – то, что они действительно могли изменить, они нападали на детские сказки, бабаевыми волчками шли, отращивали серые рожи и рыскали в поисках бочков, они питались этим – душами и бочкáми. Хватали за бочкú, и люди оставались искорёжены. Имея откушенный бочок, они заваливались на другой, жили одним боком – не сказать, что очень удобно, но ничего нельзя было изменить. Бочкú были особенно вкусны у детей, но их всё чаще начали прятать, поэтому рожи оставались скреплёнными и никак не трещали, а злыдни довольствовались душами пониженного качества, не брезгуя даже гнилыми.

Когда они выходили, чтобы нападать, сидели там, миленькие такие, грустные, как будто возвышенные, и делали вот эти губы из лица, и скалились сквозь жёлтые зубы (а зубы у нас из луны, и это такая досада, когда у вас зубы из луны: ведь это постоянные приливы и разные изменения во рту, вы бы знали, сколько всяких проблем), и прочие мучительные истории, отпирающие ворота эмоций, когда человек начинал сопереживать, а они хитили, хитили, роились, как распухшие слухами, брали его за душу – резким примером выдирали, и слушатель оставался ограблен. Злыдни уходили, а слушатель оставался ограблен. И снова ржач в уголке.