Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни

Вероятно, отсылая именно к этому отрывку, Фома может написать, что «тот, кто совершает professio правила, не дает обет соблюдать все, что есть в правиле (non vovet observare omnia quae sunt in regula)», но дает обет правильной жизни (vovet regularem vitam), которая сущностно состоит из трех принципов [то есть послушания, целомудрия, смирения – Дж. А.]. Поэтому в некоторых орденах монахи осмотрительнее обещают не правило, но жить согласно правилу (profitentur non quidem regulam, sed vivere secundum regulam)» (S. Th. II, II, qu. 186, art. 9 ad. 1). И хотя Фома явно сводит проблему к различению между предписанием и правилом, решающий пункт, с трудностями в прояснении которого сталкивались разные авторы, заключается в трансформации, о которой идет речь в отрывке, от «обещания правила» к «обещанию жить согласно правилу» (обещанию жизни). Предметом обещания здесь становится уже не юридический текст, который необходимо соблюдать – или определенное действие или же предзаданная поведенческая серия – но сама forma vivendi субъекта.

3.4. У Суареса этот особый характер монашеской professio принимает парадоксальную форму обязательства, предметом которого является не конкретный человеческий акт, но само обязательство. Он начинает с того, что различает два значения термина votum: первое означает «обязательство и узы, остающиеся у человека, произнесшего обет (pro obligatione et vincula quod manet in homine habente votum)», а второе – «сам акт, непосредственно из которого рождается обязательство» (pro actu illo a quo immediate nascitur obligatio) (Suárez, p. 804). Он продолжает: «я скажу, что обет в собственном смысле, поскольку означает тот акт, посредством которого человек обязывает себя Богу, имеет своим предметом не другой человеческий акт, но само обязательство, то есть связь, которую должно осуществлять посредством акта обетования» (non habere pro obiecto alium actum humanum sed obligationem ipsam, seu vinculum efficiendum per actum vovendi) (ibid.).

Обет, являясь «не чем иным, как обязательством, посредством которого некто добровольно связывает себя с Богом (se spontanee obligat deo)», не обязывает, в отличие от закона, просто совершать одни акты и воздерживаться от других, но производит в воле «постоянные и почти что ставшие привычкой узы (vinculum permanens et quasi in habitu – ibid.)». Следовательно, обет здесь является «обетом обета» (habet pro obiecto votum) в том смысле, что не относится непосредственно к определенному действию или серии актов, но прежде всего к узам, которые он сам должен произвести в воле:

И эта воля, посредством которой человек обязывает себя Богу, своим предметом имеет само обязательство Богу, и, следовательно, она имеет своим предметом обет или обещание, поскольку последнее означает сами узы, которые должно реализовать посредством обета, а не поскольку означает акт обета или обещания (habet pro obiecto votum vel promissionem, quatenus haec significat vinculum ipsum efficiendum per votum, non quatenus significat actum vovendi aut promittendi – ibid.).