Высокая кровь

— Артиллерийская дуэль затянется на много суток, — ответил Челищев, — а белые за это время еще глубже окопаются, причем не только у Багаевской, но и вверх по течению.

— Получен приказ — форсировать Дон, немедля, вчера, — проныл, как из зубоврачебного кресла, Шигонин. — От этого зависят судьбы армии и фронта. Согласен с комбригом-два. Затребовать у штарма дополнительные средства, тяжелые калибры и припасы. Обрушить мощь, стереть с земли. — Он тщился сделать голос безжалостно-железным, и что-то жалко-несуразное было в решительных словах, произносимых голосом капризного больного. — Ну а вы что молчите, товарищ военком? — всверлился в Сергея.

— Молчу, потому что не я командую корпусом, — ответил Северин и посмотрел на Леденева.

— Пиши, Челищев. Командарму Степину, — двинул челюстью в речи комкор, словно мельничный жернов ворочая и глядя на Сергея опять как на пустое место. — Попытки переправы означают топтание на месте. Бессмысленной крови проливать не хочу, в связи с чем увожу вверенный мне корпус в направлении станицы Раздорской. Точка. Предполагаю переправу на Сусатский для расчленения фронта надвое и выхода противнику во фланг с дальнейшим продвижением на Маныч. Точка.

— Да вы што?! Это срыв наступления! — Шигонин задыхался криком, как во сне, когда зовут на помощь и не слышат себя.

— Зашифровать, телеграфировать. — Леденев даже не посмотрел на него.

— Нет, подожди, комкор! — вскочил Гамза и, кинув руку на эфес, подался к Леденеву, напоказ наливаясь угрожающей силой. — Без приказа штаба армии нельзя! Бригаду я не поведу.

— Харютину принять бригаду у Гамзы, — уронил Леденев.

— Не сметь! — закричали Гамза и Шигонин как один человек.

— Молчать! — не успев поразиться себе, заорал и Сергей. — Отставить истерику! Что вы тут, как базарные бабы?! Подождите, Челищев! Решение такое, я считаю, должно быть согласовано со штармом. А вы — считаете свое решение правильным, товарищ комкор, так дождитесь ответа от штарма, а не шлите ему директивы.

— А я требую объяснений, — взвинтил Шигонин голос. — Немедленно, здесь. Почему это вы, товарищ комкор, проявляете такую осмотрительность? Из тактических соображений? А может, по своим не хотите стрелять? Да-да, по своим землякам. Насколько знаю, вы как раз Багаевской, Багаевского юрта уроженец. Забыли директиву фронта: никакой пощады — все гнезда белых казаков должны быть разрушены?

— Картагинэм дэлендам эссе, — сказал Мерфельд в нос.

— Да, именно так! — услышал Шигонин. — Все, кто хотел взять нашу сторону, давно уже с нами идут, а остальные пусть пеняют на себя. А думать, кто тебе земляк, сват, брат, — это значит связать себя по рукам и ногам. Нет братьев по крови — есть братья только по борьбе, по вере в революцию. А вот от вас, товарищ Леденев, слыхали: не желаете орден носить за убийство своих кровных братьев. Что ж, и теперь, быть может, не желаете? По своим бить устали?

«А ведь и вправду там, за Доном, его родина, — прожгла Сергея мысль. — Каждый дом, каждый кустик знаком… и все люди. Ну не все же ушли воевать и не всех же убило, старики-то остались… и дети. Не оттого ли это омерзение и равнодушие? Ведь родное топтать и корежить, и иначе-то как?..»

— Да ить нету уже у меня свояков, — ответил Леденев, смотря не на Шигонина, а почему-то на Сергея. — Много было — и в красных, и в белых. А зараз один Колычев остался, — неверяще царапнул взглядом своего начальника разведки, казака, который и сам, казалось, не верил, что жив, всей своей смеркшейся матерой силой напоминая зверя за решеткой… да, волосатого Евтихиева, индейца, готтентота в позорном человечьем зоопарке. — Какие с Буденным в Россию ушли, какие в белых до сих пор, а больше уж в земле лежат. Два года я по Манычу ходил, все родные степя истоптал, всюду след положил, в каждом хуторе, сам же их и рубил — и земляков своих, и односумов, и соседей. Ты у нас, начпокор, верно, сын парового котла, в угле тебя нашли либо в олеонафте, ни роду у тебя, ни племени, ни жали к живым человекам, а я б и хотел свою кровь пожалеть, да уж где она? Кричи — не кричи.

«Дурак! — ругнул себя Сергей. — Ох и дурак! Да у него ведь там и вправду никого не осталось. Где теперь его дом? Где семья? Все отдал революции. А ты его коришь за голос крови, который он в себе давил. И каждый дом там, за рекой, каждый старый плетень будут напоминать… Вот же сволочь слепая! Смотрю в человека — и вижу не боль, а измену. Рубец же сплошной».

— К черту, — сказал он. — Прошу передать мое мнение в штарм: решение комкора разделяю и поддерживаю.

В настывшей тишине послышались хлопки — это Мерфельд подчеркнуто медленно и размашисто поаплодировал.

— Пиши приказ по корпусу, Челищев, и давай комиссару на подпись, — сказал Леденев и этим словно поощрил Северина, как потрепал смышленого щенка, и потому Сергей, не дожидаясь одобрений и протестов, повернулся и вышел из горницы: я, мол, сам по себе и сужу независимо.

На крыльце ощутил чью-то хватку на правом плече.