Высокие отношения

Бьярн не любил жителей Сиверы. Суетные они, мелочные! Крикливые и черные какие-то. Не любил Хото Высоту. Стенолаз пугал своей непредсказуемостью и повадками бешеного хоря — так и целил в глотку, так и примеряется! Не любил и Дюссака с его бойцами — не поймешь, то ли стражники, то ли разбойники — этакая диковинная тошнотворная смесь. Он и Фуррета не любил, не выказывая неприязни исключительно из-за определенного уважения за когда-то оказанную помощь. Ну и как давнего работодателя, ни разу не давшего повод усомниться в своей порядочности.

Говоря проще, Белый Рыцарь не любил всех людей в общем. И каждого в частности. Бьярн любил людей убивать. Даже если ему за это не платили. Хватало одних ощущений! Клинок проходит сквозь плоть, трещит мясо, рвутся сухожилия, хрустят кости… И кровь плещет во все стороны. Туманит разум, пьянит!

Чувствуешь себя молодым. Прекрасное чувство! И можно смело идти в бордель, не боясь позора. Наоборот! Оплатить сразу двух, а то и трех! Главное, чтобы от них не пахло кровью. Иначе может получится нехорошо…

Не время женщин. Время дела!

Сговорились начать, когда мимо переулка в третий раз пройдет наряд полуночной стражи. Самое время. Крысы напьются и попадают спать. Ну а какая еще не уснет к тому времени, будет словно прибитой мешком — еле ползает, туго соображает…

Бьярн не боялся бодрствующих крыс. Он убил многие сотни. Не хотелось ловить их в темноте, вытаскивать из тайных уголков. Неподобающее занятие для рыцаря. Это для фенеков-крысоловов. Или для хорьков!

* * *

Хото отмерил веревку впритык — от угла парапета до подоконника, с учетом растяжения. Все размеры ему набросали на кусочке истертого пергамента, пережившего уже с десяток подчисток, с точностью до зерен. Хорошо, когда говоришь с людьми на одном языке! Не нужно ни угрожать, ни совать деньги.

Впритык, без запаса, и без узлов. Иначе ведь ерунда получится. А нам ерунда не нужна. Нам нужна жизнь Рэйни. И тех невезучих ублюдков, что решили связать нити своих жизней с его драной бечевкой…

Встегнулся, сполз за край, уперся ногами, чувствуя сквозь тонкие подошвы шершавость стены. Левой сбросил веревку вниз, чуть расслабил хватку правой.

Короткий спуск больше похожий на растянутое падение…

Над самым окном, Хото сильно оттолкнулся от откоса, отскочил от стены и, когда его потянуло обратно, повернувшись боком, влетел в окно, вынося ногами раму.

Оглушительный треск сломанного дерева, звон стекла, градом осыпавшегося за спиной…

На Севере такой фокус бы не прошел! Окна там добротные, чтобы выбить раму, надо применять Ойгена с размаху, а не худосочного Высоту. Но здесь Юг, здесь все вполсилы и в полкирпича.

Кувырком вперед, гася приземление. Полетели во все стороны бутылки, какие-то корзинки, стулья… Хото врезался в кого-то мягкого, вольготно раскинувшегося на полу, прямо посреди комнаты. Не глядя, ударил ножом в мягкое. Раз, другой, третий, четвертый! Обрызгало теплым, ослепило на миг.

Высота подскочил на ноги, метнулся к окну, сорвал штору, до того висевшую на обломке карниза. Слабый свет луны тут же ворвался в помещение. На полу корчился здоровенный мужик, с огромным пузом, весь залитый кровью. Мычал что-то неразборчивое, хлопал руками по залитому ковру…

Вот это туша! Сразу видно, кого надо туша!

Хото подскочил к недобитку, вонзил клинок в висок, чувствуя, как лопается тонкая кость…

С истошным визгом, от двери, на него кинулась тень.

Высота выдернул левой рукой тесак из-за спины, неловко отбил удар гардой, увел руку в сторону. Противник провалился, чуть не упал.

Ударил локтем правой в голову. Налокотник, который использовался в работе уже несколько лет — весь в засохшем растворе, будто в шипах — прошелся по лицу теркой.

Тень отлетела, вопя от боли, прижимая руки к разбитой роже.

Хото, не разгибаясь, нырнул в ноги, ударил тесаком. Оружие воткнулось по рукоять. На Высоту тут же навалилась обмякшее тяжелое тело, по лицу мазнуло длинными волосами, заплетенными в косу…

Стенолаз отбросил плечом умирающую, заглянул ей в лицо. Баба беззвучно раскрывала рот, щерила гнилые зубы.

— Бесстыдница, — покачал головой Хото. — с мужиком легла, а волосы-то, и не распустила… Нельзя так.

И ударил рукоятью в горло, ломая хрящи.

Баба молча завалилась на бок. Задергалась в агонии, засучила ногами, колотя пятками об пол.

Высота критично оглядел ее. Прислушался. Внизу что-то громкое и весьма рыцарственно-героическое орал Бьярн. Слышались крики и шум боя. Кого-то резали во дворе… Ну ничего, работы на три минуты. А раз господин Фуррет просил — надо уважить. Может, отъебется-то, наконец!

— Ох, и тяжелая ты, наверное. Но что поделаешь! Народу требуются зрелища, так что прости. Тебе-то уже все равно. И косы у тебя хорошие. Длинные, да крепкие…

* * *

Бьярн подошел к двери в кабак, бросил взгляд на вывеску. Спалить бы ее, вместе с безруким маляром…

Толкнул дверь от себя… Она медленно отворилась. Изнутри пахнуло вонью добротной многодневной пьянки. Рыцарь даже пожалел, что не может вытереть глаза — слезы навернулись сами собой. Пили тут давно и весьма основательно!