Высокий порог

С огородом дед Казанок управился раньше всех. Не велик у него был участок против других. Со смертью старухи он отказался от лишней земли. Что жадничать? На хлеб с солью хватает пенсии, все же не колхозная милостыня, заработал в совхозе, когда доходы поднялись. Сдавать картошку, деньги копить нужды нет. И хлопотное дело: вспахать — гоняйся за трактористом с бутылкой, пропахать опять на тех же правах, так же с уборкой, перевозкой на сдачу. Заработок того не стоит.

Нинка лишь однажды подошла к вечеру на последнюю борозду, чтобы сказать при случае: «Мы тоже пахали». Но он не был на нее в обиде. Все же и она имела огород, как-то убирала, на его урожай не рассчитывала.

Дружнее полетели гуси. Оскудела растительностью земля. На цветочной грядке оставались лишь астры. Любила его бабка эти поздние цветочки. Не изменил порядка и он в саду. Теперь, любуясь астрами, подумал, что надо заменить букет в доме, пока не прошелся по цветам мороз.

К его досаде в вазе с цветами оказались размокшие окурки. Он в раздумье постоял с вазой на крыльце, хотел идти к речке, но за калиткой сошлись две старухи, беседовали. В канаву не бросил, хотя она и была захламлена, отнес на помойное место за сараи, снова вспомнив давнее, когда жена приучала его к чистоте.

«Таким навозом плеснуть в морду, наверно, и не то, что курить, подумать об этом забоишься… С мужиком можно так, а она какая-никакая — женщина».

От холодной воды и зеленой крапивы, найденной у сарая, ваза стала чистой, без табачного запаха. И когда в ней засияли шары игольчатых, словно хрустальных, астр, дед Казанок перенесся в лето, на ту дорогу, где он увидал Нинку в свете летнего солнца, в смешении разноцветья с зеленью. Ему захотелось, чтобы она появилась немедленно, посмотрела бы на чудо. После вряд ли потянулась бы ее рука с окурком к вазе.

Осень оказалась долгой. Затянулся сбор ягоды по болотам. Нинка богатела на день-два, забегала лишь в иное утро «полечить голову», обещала не ходить больше за клюквой, выбрали, но опять кто-то находил на «нетроганую» ягоду, созывал в поход. И все же пришла пора, когда захлебнулись от дождей болота, синицы по утрам застучали по оконным стеклам и закончился перелет гусей.

Пока Нинка Постнова приходила в себя после ягодно-винной горячки, дед Казанок вытащил на берег лодку и перевернул ее вверх дном. То была последняя забота. Теперь он отсиживался на скамейках то под окном, то на крыльце, сравнивая перемены жизни с прошлым, затрудняясь сказать, в какую сторону пошло улучшение. Работящий человек стал богатым, а будет ли богатство душе на пользу. Безучастней стали люди друг к другу, родным местом дорожат меньше и честь не блюдут.

Однажды его размышления прервала криком Нинка.

— Дед, хрена ль на запорах сидишь, не встречаешь?

Ему не понравился крик на все село, обращение «дед». Он поспешил к калитке.

— Наряженный, — заметила Нинка. — Праздник какой?

— Каждый день праздники. И ты в обнове, — заметил дед Казанок.

— Мне сам бог велел наряжаться: я невеста. Где поговорим-то? На улице прохладно. Я налегке к тебе…

Разговор был серьезный. И хотя Казанок ожидал его, но оказался в растерянности, когда потребовалось отвечать, согласен ли он играть свадьбу и когда. Слово «свадьба» показалось какой-то старой вещью, давно выброшенной в бурьян и провалявшейся под дождями и снегом не одно десятилетие. Не к возрасту это слово. А еще она к нему прибавила совершенно неприличное: «Ты любишь меня. Какого же черта нам таиться?» Он и себе не говорил, что «любит» ее. Для молодых такие слова.

Она была в зеленом костюме, подкрашенная, пахнущая горьковатостью духов. Правда, и сурьма на бровях и веках, и жирная ярко-красная мазь на губах, и пудра пятнами по лицу отталкивали, неловко было смотреть, как постыдно бывает пялиться на раненое лицо. Может быть, она спешила или зеркала не было, а бывает со зрением плохо, когда сколько ни будь зеркал — не увидишь себя.

Зеленое к ней шло. Только лучше было бы вместо порток в юбке. Хотя они и широкие, не в натяжку, как бывает, а юбка все лучше.

— Я не для себя свадьбу играть должна, — объяснила Нинка. — Хочу ребятишкам радость доставить. Они мамку так любят… И друзья у меня, что ни говори, есть. Шумнем, чтобы пух лебяжий посыпался… Ты не переживай. Немного потратишься — наживется. Я в доярки пойду. Свадьбу сыграем у меня. Тут попразднуем после. Свою родню пригласишь, если они ко мне не пойдут…

— У меня была родня посреди дня… Правь! — ответил Федор Сергеевич.

Нинка расстегнула на груди пуговицу, запустила руку под кружевную кофту и достала слева сложенную вчетверо пятерку, подавая, сказала:

— Я брала у тебя, выручал сколько раз — возьми вот. Пока только пятерик.

Федор Сергеевич дрожащей рукой прикоснулся к деньгам и отвел ее руку к расстегнутой блузке.

— Не придумывай, что зря. Я не беден. Детишкам оставь… А сколько там на свадьбу надо — скажешь.

— Ну, особо раскошеливаться я не буду, а какую-то сумму потратить придется. Вина там, водки купить надо? Овцу я могу свою зарезать. Правда, она скоро должна оягниться, да так и быть…