Высокий счет

— Так и говорю. Разрешите, мол, Иван Васильевич, я их погружу экскаватором, только занарядите машины двадцатипятитонные. «Как ты их погрузишь? Еще кувырнешься!» — «Нет, — говорю, — я осторожно». — «Ну, давай, только не подведи»… И получилось. Задним ходом четвертак подойдет, я на самом малом выносе глыбу р-раз — и спихну. Метра три свешивается. Араб-шофер боится, а я говорю: «Малейш, коййс, только на поворотах полегче». Так все негабариты и вывезли…

— Повезли и вывезли… — задумчиво говорит Саша. И вдруг добавляет: — И тебе, отец, повезло!

— Не совсем так. Сам везу!

— Сам — тоже. Девчонкой бегала смотрела, как ты на экскаваторе работаешь, — гордилась. Ты и не знал, не замечал. Своими руками ты поднялся отец, своим трудом. И смекалкой тоже — мужик ты у меня башковитый. А дальше — повезло.

— Это как понимать?

— Очень просто. Хотя бы и в Асуане: одного недостает, с другим не справиться. А ты же Герой, ты в Асуане ходишь рядом то с Комзиным, то с Сухаревым…

— Верно! Иван Васильевич и Георгий Иванович и в книжках своих обо мне написали!

— Вот-вот. Ты небось что ни придумаешь — сразу к ним?

— Сразу. Иван Васильевич — профессор!

— Вот он тебе и разрешал рисковать. Под его, профессорскую, ответственность.

— Кувырнулся бы — мне и самому несдобровать!

— Верно. А не разрешили бы — и не полез. Верю, отец, ради своего дела ты и голову готов положить. Но… с профессорского разрешения.

— Тоже не грех, они поученее…

— Грех, отец. Мог и ты выучиться.

— Когда же, Саша? Сама посуди — когда?

Саша молчит. Что уж спорить, верно, всю жизнь Василий Клементьев спешил так, что некогда ему было даже просто книжку почитать. И смешно, и горько: то, что о нем самом писано, еле прочел, и книжки те в доме не сохранились, друзья зачитали.

— Это уж ваша очередь, Саша, — тихо говорит Клементьев, — по-ученому жить. Это вам.

Давно вошла Мария Павловна, присела в сторонке, словно в гостях. Сейчас подает голос:

— Рассказал бы ты, Вася, что-нибудь смешное. Хоть про поезд… Когда вы на Асуан ехали.

— А что — нормально ехали. Сказал Иван Васильевич, что нужно в Египте добираться до Асуана, а там, дескать, Георгий Иванович встретит. А железная дорога идет по пустыне, колея узкая, в последнем вагоне трясет невероятно, пристегиваться нужно. Мы с Сашей Ватолиным едем. Уснули… Проснулись — стоим в пустыне, рассветает. Нам говорят: «Васальна», говорят: «Халас», а мы понять не можем, спросить не умеем, по шпалам бы пойти — не знаем куда.

— Отец, там же пустыня Сахара!

— Ну и что? Что я, не русский человек? Ух, и дунул бы я по этой Сахаре!.. Ладно, листаем разговорники, в Москве были куплены, понимаем, что паровоз сломался, а «халас» — значит приехали. Вылезаем, тут один верткий такой к нам приклеивается — там же люди всякие, один араб — настоящий рабочий человек, как в Асуане, а другие есть еще и с родимыми пятнами… И говорит это «пятно»: «Бакшиш! Флюс!»…

— Бакшиш?

— Ага. Листаем разговорники — денег просит. Он денег просит, мы давать не хотим, полное взаимное понимание: денег дашь, он может уйти, а куда нам самим идти — неизвестно. Дождались, пока паровоз наладили, — доехали… Ты, Маша, сама расскажи, как тебя частник в магазине обсчитал.

— Да это просто недоразумение вышло. Дала бумажку пять фунтов, продавец говорит: «Шукран» — спасибо значит, а сдачи не дает. Я говорю: «Муш коййс» — нехорошо. Он отвечает «Коййс» — хорошо значит. Я говорю: «Отдай, подлец, мои деньги». Он отвечает: «Я, мадам» — и отдает. Вот и все.

— Мария Павловна, — удивляюсь я, — разве в Египте и вы были?

— А как же? И в Египте, и в ДРВ… Как же Васе без меня? В Египет меня сначала не пускали, доктора пугали: у меня гипертония, а там жара.

— До семидесяти пяти градусов доходило, — говорит Василий Михайлович.

— Ну, это ты перехватил! — качает головой Зоя.

— Может быть, на экскаваторе? — лукаво спрашивает Саша.

— Конечно. В кабине.

— Словом, жарко, но оказалось сухо и мне на пользу, — говорит Мария Павловна. — И фруктов много. В Египте я была поменьше Васи, он три года, а я только два с половиной. Из Вьетнама тоже пришлось врозь уезжать, бомбежки начались, а Васе еще нужно было оставаться… Говорить по-вьетнамски тяжело, язык непохожий…

— Донгти, — вспоминает Клементьев, — товарищ значит. Лиенсо — советский. Камын — спасибо… Тхакба…

Гидростанция Тхакба в переводе вроде бы Бабушкины пороги. Не проверено, так ли, может, переводчик Тен пошутил? Нет, пожалуй, там не до шуток было. Там под руководством Клементьева монтировали экскаваторы и учились на них работать отличные ребята-вьетнамцы.

Жаркое солнце, жаркая земля…

— Сопки, а между ними низины, там рис сеют, пашут на буйволах, буйвол идет по грязи, весь в жиже, только голова торчит, рога, — говорит Мария Павловна. — Зелень вокруг буйная, река быстрая, только плотогоны проносятся между камнями, на плотах…

— Паро́м был, перевозил и людей, и машины…

— Помнишь, Вася, на чем паро́м держался? На лианах!

— А потом — «летающие крепости»… Бомбежки…

Жаркое солнце, страшное небо Вьетнама…

— Ну, малейш, — стискивает зубы Клементьев.