Наконец увезли тело, накрытое простыней. Лида вяло удивилась, что на полу не остался очерченный мелом контур. Так тоже всегда показывали в кино, а сейчас не показали. Почему? Ивана с Беляевым хотели увезти, но Селезнев куда-то позвонил, что-то сказал, и хмурый следователь разрешил им всем убираться по домам, сообщив, что вскоре их вызовут в отдел. Дом опечатали, приклеив бумажную ленточку. На улице Иван показал путь к задней калитке, по которому преследовал преступника. Но снег уже замел все следы — и его собственные, и валенок. На обрыве Волги нашли след от стоящей здесь машины, но отпечатки протекторов, если они и были, тоже уже бы занесла так некстати начавшаяся метель.
— Гад, сволочь. — Иван стукнул кулаком по стволу растущей рядом березы, да так сильно, что ободрал руку. — Он все следы за собой заметает. Все. Он нас видит, все про нас знает, а мы плутаем впотьмах и только несем боевые потери.
— Да ладно тебе, Иван Михайлович. — Селезнев усмехнулся коротко и хищно. Нехорошо усмехнулся. — Все тайное становится явным. И мы его обязательно вычислим, это я тебе обещаю. Он наверняка уже где-то ошибся. Может быть, не раз. И еще ошибется. Вот на этих ошибках мы его и прихватим.
— А если не ошибется? — голос Ивана звучал глухо.
— Он не дьявол. Не Люцифер с Мефистофелем во плоти. Он всего лишь человек. А человеку свойственно ошибаться.
— Errare humаnum est, — тихо сказала Лида. — Это по-латыни. Мы в мединституте проходили. Но у этого афоризма есть продолжение, которое мало кто знает. Человеку свойственно ошибаться, а глупцу настаивать на своих ошибках. Убить Григория было ошибкой. Большой ошибкой. Нельзя отнимать человеческую жизнь. Сейчас он повторил ее. Так что Владимир Сергеевич прав. Этот человек — глупец. А значит, его обязательно поймают.
— Слушайте, философия — вещь, конечно, хорошая, и латынь я уважаю. Не понимаю, но уважаю. Только давайте уже домой поедем. Времени третий час ночи. Меня дома жена потеряла, да и на работу уже скоро, — жалобно сказал Большаков.
Главный инженер выглядел старым, больным и совсем измученным. Лида подумала, что ему непросто далась эта ночь, и даже пожалела, что подняла этого немолодого человека вечером с постели. Иван вроде говорил, что у него давление.
— Да. Поехали по домам. Петрович, ты завтра с утра отлежись, на работу не приходи, — скомандовал Корсаков, от которого тоже не укрылся нездоровый вид Большакова. — Ты себя чувствуешь-то как?
— По сравнению с Бубликовым неплохо, — попытался отшутиться тот.
— Не смешно, Петрович.
— Не смешно, — согласился тот. — Простите, нервы сдают что-то.
— Да уж, эту ночь я запомню надолго, — согласился Иван. — Даже не верится, что через пару дней Новый год. Такое чувство, что вокруг фильм ужасов, и чем дальше, тем страшнее. Владимир Сергеевич, отвези Алексея домой. А я Лиду на борт возьму, нам все равно в один подъезд. Лады?
— Лады. Но только один подъезд тут ни при чем, — усмехнулся Селезнев. — Ладно, всем домой и спать. Разбираться с проблемами будем завтра.
— Я не могу домой, — сказала Лида, когда они уже сели в машину Ивана. — Я Любови Николаевне сказала, что меня на работу вызвали, на дежурство. Как я посреди ночи домой заявлюсь?
— Значит, ночевать будешь у меня. И не спорь ты, ради бога. У меня на тебя уже сил совсем не осталось.
— Я и не спорю, — тихо ответила Лида.
Снег сыпал и сыпал, рисуя на лобовом стекле машины какой-то причудливый, тающий от теплой печки рисунок. Рисунок судьбы. Лида закрыла глаза, чтобы не видеть этого смутного, тут же исчезающего предсказания. Сейчас она совсем не хотела знать, что ждет ее дальше.
Глава семнадцатая
Мужчины и женщина
Влюбиться — это очень смелый поступок. Нужно довериться кому-то всем своим существом. Это чрезвычайно трудно и очень смело.
Метель лепила на стекле кружки и стрелы. Вот только не было свечи, которую можно было зажечь и поставить на стол, чтобы она создавала причудливые тени. Но и без теней потолок выглядел романтично. Так романтично, как никогда раньше. Лиду не смущала ни старая облезлая мебель, ни трещина на зеркале трюмо, немного искажающая реальность, ни то, что диван казался узковатым для двоих, да еще и скрипел как несмазанная телега. Все эти мелочи лишь добавляли романтики. Или это Лида была так настроена?
Пока она поднималась по лестнице на второй этаж, у нее еще была возможность пробормотать что-то вежливое насчет «передумала, обстоятельства, давай останемся друзьями», взлететь на этаж выше и тихонько пробраться в свою квартиру, поближе к родной раскладушке. Хотя нет. Раскладушка тоже была соседская. Все в ее жизни теперь было упорядочено, и все свободные места, как-то чудом высвобожденные от Лизы, свекрови, работы, родителей и бывшего мужа, оказались прочно заняты соседом. И, черт побери, ей это нравилось.