Высоко над страхом

Лиде не хотелось врать, убеждая себя, что Корсаков согласится остаться друзьями. Он же ясно дал понять, что у него на нее другие планы, или, как говорила ее мама, виды. В его планах на Лиду была постель. И в случае отказа они бы расстались не друзьями, а просто соседями, вежливо здоровающимися на лестничной площадке при случайной встрече.

Ей не хотелось врать, убеждая себя, что подобная перспектива ее не ужасает. После предательства Славки все в ней вопило, выло, царапало и кусалось, отвергая возможность новых отношений с мужчиной. Они были предателями. Даже самые лучшие из них рано или поздно предавали, а пережить очередное предательство Лида сейчас была не готова. Даже мысль о подобной перспективе заливала ее внутренности какой-то кислой субстанцией, которую хотелось выкашлять, выплюнуть, вывернуть из себя вместе с душой.

Лида боялась нового витка отношений с Корсаковым и отчаянно стремилась к нему. «Все будет хорошо, — убеждало ее сердце. — Вы проживете вместе долго и счастливо. И он откроет для тебя новую жизнь, такую же, как Вальтер Ваське. Твоя подруга же счастлива, хотя много лет была одна и долго оправлялась от предательства. И ты можешь быть счастлива, потому что это тот мужчина, рядом с которым счастье возможно. И ты родишь ему детей. И вы будете по выходным ездить в парк и кормить рыбок в пруду, и глазеть, как голуби борются за брошенные им семечки. Ты будешь ждать его с работы и печь ему пироги, а он будет есть и нахваливать, что таких вкусных отродясь не едал. И тебя полюбит его мама. Действительно полюбит, а не станет терпеть из снисходительной жалости».

«Не смеши меня, — отзывался мозг. — Он переспит с тобой и поймет, что ты не представляешь собой ничего особенного. И даже если он впустит тебя в свою жизнь, то ненадолго, до тех пор, пока не настанет пора ему уезжать в его далекий, прекрасный, величественный Питер, в котором тебе не найдется места. Вернее, места тебе не будет в его питерской жизни, наполненной холеными красавицами, искренне считающими, что предназначение женщины вовсе не в том, чтобы печь пироги. И он уедет, а ты останешься в этих убитых стенах, в этом забытом богом городе, в котором особенно хорошо осознаешь, что все надежды на лучшую жизнь — тлен. И после того, как он уедет, жизнь твоя кончится. И на этот раз уже насовсем».

— Что ты там бормочешь себе под нос? — спросил Иван, отстающий от нее на пару ступенек. — Если ты разговариваешь со мной, то я тебя не слышу. И если ты пытаешься мне сообщить что-то типа «передумала, обстоятельства, давай останемся друзьями», то имей в виду — ничего у тебя не выйдет. Все, пришли. Тп-р-р-р.

Он сказал это так, как будто она была лошадь. Но почему-то прозвучало это не обидно, а, наоборот, весело. Лида даже рассмеялась и сказала вслух, что она — лошадь.

— Ты не лошадь. Ты зебра. В полосочку. Или нет, ты — жираф. Они такие же грациозные. Я страсть как люблю жирафов.

— И я, — обрадовалась Лида. — Меня когда в детстве в зоопарк родители возили, то сестре нужно было к слону сразу бежать, а мне к жирафу.

— Слушай, не заговаривай мне зубы, а? — жалобно попросил Иван, вталкивая ее в квартиру и захлопывая дверь. — Если хочешь, я тебя в Питере отведу посмотреть на жирафа. Могу даже в Африку свозить. Только сейчас помоги мне немножко, ладно?

— Как помочь? — растерялась Лида, судорожно соображая, что ей надо делать.

— А так, что не мешай. — Иван скинул куртку, содрал с ног ботинки, прижал Лиду к стене прихожей и прильнул к ее губам со всей горячностью, на которую был способен.

Она уже забыла, какие на вкус его губы. Или не забыла, а просто не успела запомнить с того одного, такого недолгого раза. Сейчас она пила его поцелуй, как живую родниковую воду. Пила и не могла напиться, так это было вкусно.

Эта живая вода смывала все ее печали, страхи и горести. Они теперь казались такими смешными, что и вспоминать не стоило. Его губы были с ней, в ней, повсюду. Они заставляли проснуться первобытный инстинкт, заложенный природой и изрядно позабытый Лидой за последнее время. А может, он никогда и не бушевал в ней, не разбуженный первым мужем? По крайней мере, тот ураган, который сейчас нарастал внутри, был для Лиды внове. Она чувствовала себя как человек, никогда не видевший цунами и вдруг оказавшийся в его эпицентре.