Высокое поле

— Да, Пашка, одному мне столько бы ни за что не сделать. Ты смажь ожоги-то маслом да давай-ка, брат, пообедаем. Заработали!

За обедом Евсеич призадумался.

— Знаешь что? Ты сейчас поезжай домой, отдыхай, а я еще немного поработаю. Бисквит наш, утренний, выстоялся, я сделаю крем и займусь тортами. А ты завтра приди сюда как можно раньше и выполни особое заданье: один поставь тесто. Ты умеешь, у тебя получится. Я приду — и у нас сразу пойдет готовый товар на улицу. Понял? Возьмешь мои ключи от цеха, товар я тебе, сырье, оставлю, а производство будет открыто — сторож рано плиту разжигает. Ясно? Вот так…

Пашка сразу завял, вспомнив о Косолапом. Впервые в жизни он должен был пойти на большой риск, но это волновало его меньше, чем досадное совпаденье их дела и работы. Он не знал еще, что предпринять, но искал выход.

— Устал?

— Ничего… — не стал разуверять Пашка, опасаясь объяснений.

Молчали.

Дверь в цех неожиданно отворилась, и вошла официантка, вся сжавшись под недовольным взглядом мастера.

— Евсей Евсеич, извините, пожалуйста! Извините! Меня шеф послал… Помогите мне, ради бога! Привязался ко мне клиент — подавай ему лимон по-кавказски, и все тут! Я — к холоднику, а он не знает, как делать.

— Иди к шефу.

— Он — тоже. К вам послал.

— А я почему должен знать?

— Так вы.

— С Кавказа куражир-то?

— Черненький…

— Понравился, что ли?

— Ну, вот еще…

— Пьяный небось?

— Есть немного.

— Пошли к черту!

— Нельзя. Неудобно. А потом говорит, что приедет на Кавказ и все наши рестораны оха́ет. Как же можно!..

— Ишь ты! Значит, нельзя, говоришь, отказывать?

— Нельзя.

— Верно говоришь! В ресторане должно быть все! Спросит человек птичье молоко — не отказывай. Лучше скажи: завтра будет специально для вас! Ну, чего стоишь? Тащи свой лимон и креманку с сахаром!

Официантка выпорхнула из цеха и тотчас же все принесла.

— Пашка! Нож!

И, нарушая традицию — прервав обед, Евсеич мигом приготовил это незамысловатое блюдо. Он надрезал лимон посередине, снял с одной половины кожуру. Очищенную часть разрезал вдоль на восемь долек.

— Учись, Пашка! Раздвигаем дольки, туда — сахар, а теперь!..

Он взял креманку, сгрудил в ней сахар и ткнул в него лимон очищенной и надрезанной частью. Теперь казалось, что в креманке, утонув в сахаре, лежит целый лимон, наполовину зарытый в песок.

— Неси! Если он не дурак — знает, как есть! Да дверь закрывай, коза!

А минут через десять в цех вошла та же официантка. На маленьком подносе она несла две высокие рюмки с коньяком.

— Вот, пожалуйста! Одну прислал грузин, а вторая — от меня. И спасибо вам, Евсей Евсеич! — она поклонилась и ушла, блеснув черным подносом.

Евсеич закряхтел, закашлялся, потом торопливо расстегнул свою куртку и долго вытирал лицо внутренней стороной полы.

— Вот оно, уменье-то! Ясно, голова? — сказал он Пашке необыкновенно громко, и тот не сразу сообразил, что сказано это больше для поваров, восхищенно толпившихся в растворенных дверях.

7

Опять по пятницам
Пойдут свидания
И слезы горькие
Моей сестры

Песня падала с чердачного окна — самого уютного места в непогоду. Пели хором, человека три. Копыто и Косолапый — Пашка сразу узнал их голоса — старались перекричать друг друга и заглушали гитару, на которой усердно наигрывал шестерка Косолапого, Петька-Месяц. Пашке нравилась эта песня, и, может быть, поэтому он не раздумывая пошел на нее. Потянуло… Во дворе встретился и слегка кивнул Мишка-Гога.

— Кто там? — решил уточнить Пашка, указав на чердак.

— Подонки.

Пашка остолбенел: неужели есть ребята, которые вот так просто могут плевать на шпану? Ему всегда казалось, что за такие ответы нужно по крайней мере — кирпичиной в спину, но он только смотрел вслед Мишке-Гоге и чувствовал, что ему расхотелось идти на чердак.

«Поплетусь домой, а если свистнут — поднимусь к ним», — думал Пашка.

Но свист раздался раньше, чем он сделал первый шаг.

И Пашка пошел.

Знакомая темная лестница. Густой, сухой запах пыли. Чердачное окно распахнуто прямо на сотни мокрых крыш, в дымную городскую даль. На полу, на новом листе фанеры, густо пахнущем свежестью, полулежали Косолапый и Копыто. Петька-Месяц, ощерясь рединой зубов, сидел с гитарой на пыльном подоконнике. Все трое курили. Все трое молча подали руки. Все, как всегда.

— Где жируем? — осклабился Копыто.

— Он нос на курорт возил! — по-дружески, без улыбки пошутил Косолапый и тише, с расстановкой добавил: — Завтра… в восемь утра… в садике на скамейке.

— На нашей. У мусорного ящика, — добавил Копыто.

— Не получится, — ответил Пашка.

Все трое переглянулись.

— Кури! — протянул Косолапый пачку папирос.

Пашка закурил.

— Ну, в чем дело?

— А у тебя, Косолапый, приемчики, как у следователя: папироска — вопросик. Спичка — второй, — заметил Пашка ядовито.

— У них, отцов наших, учимся… Ну?

— Что — ну?

Копыто вытащил нож и всадил его в фанеру.

— Да что ты к нему привязался! — сорвался он. — Разве не видишь…

— А я с тобой не говорю! — Пашка отбросил его ногу и опустился коленками на фанеру.

— Не темни! — прорычал Косолапый.

— Темнил — не пришел бы.