Высокое поле

Раннее утро… Над городом висел туман. Рассвет лишь слегка приподнял его над землей; зыбкой белой пеленой были еще окутаны все крыши и верхние этажи домов. Они плыли мимо трамвая, как скалы в облаках. Это море дохнуло на город и сразу сделало все улицы тесней, короче и чем-то уютней. В такую рань трудно было угадать погоду, но если день выдастся безоблачным, то стоит подняться солнцу, как все это белое марево за час-другой поредеет, поднимется к небу, растает, и только в затененных аллеях садов еще долго будут сохнуть отсыревшие за ночь скамейки. Раннее утро… Сладкая дрема… От коксогазового завода до Разъезжей попался только один трамвай…

— Мальчик, Московский!

— О разоралась! — очнулся Пашка.

Он потянулся, вразвалку вышел на площадку и с наслажденьем скакнул из трамвая на малом ходу.

У вокзала чернел народ и тянулся к остановке. Мелькали белые фартуки носильщиков. Но еще тихо вокруг. Свежо…

Производство, как и говорил Евсеич, уже было открыто. Пашка поднялся по лестнице, прошел мимо запертых цехов и заглянул на кухню, в горячий. У плиты был только один кухонный — низенький краснощекий старичок. Все его звали дядя Ваня. Он уже залил водой котлы, развел в печке огонь, даже сделал небольшой запас дров, чтобы потом, когда придут повара, не мешать им своей тележкой, и теперь, навалившись боком на стол, глодал большую мозговую кость, выловленную в котле с бульоном.

«Рубает дед», — смекнул Пашка. Он посмотрел со стороны на глуховатого старика и гаркнул:

— Привет, дядя Ваня!

Дед вздрогнул — кость стукнула о стол.

— Ты чего так рано — шести нет? — повел он желтыми белками на стену, где висели часы.

— План тянуть надо! — важно ответил Пашка и кольнул: — А ты чего кости таскаешь?

— Кто не таскает? — повернул он засаленную бороду.

Пашка ухмыльнулся и пошел в раздевалку.

Из общего с Евсеичем шкафчика он достал свою спецовку, надел, даже заправил волосы под колпак, как учил мастер. Пробираясь к двери по узкому проходу раздевалки, он заметил блестящий, новенький замок на дверце шефского шкафа. Остановился. Подумал. Потом резко рванул замок, но дужка не поддавалась. Тогда Пашка метнулся куда-то за шкафы, выдернул там гвоздь и вмиг открыл замок. В шкафу пахло духами и ботинками. На гвозде висела куртка шефа и добротные коричневые брюки, которые тот надевал на работе. Пашка похватал карманы — в одном хрустнуло: деньги! Постоял. Подумал: «Все таскают…» Он подскочил к двери, осторожно высунулся в коридор. Там все было тихо и пусто. На кухне дед возился с дровами. Тогда Пашка прыгнул к шкафу, запустил руку в карман коричневых брюк и вытащил деньги, не отрывая глаз от входной двери. В следующий момент он захлопнул шкаф, навесил замок и побежал открывать кондитерский цех. Кулак с деньгами он держал в кармане, в другой руке лихорадочно тряслись ключи.

— Дядя Ваня, вода есть? — не своим голосом крикнул Пашка в раскрытую дверь кухни.

— Естя! — послышалось оттуда.

В цехе были все продукты, полученные Евсеичем с вечера: мука, сахар, дрожжи, маргарин, масло сливочное и растительное. Под столом блестели банки с повидлом. Пашка окинул все это блуждающим взглядом, но, прежде чем идти в мойку за котлом, он спрятал деньги в ботинок, под стельку, и прошелся — не хрустят ли…

За работу он принялся горячо, будто хотел загладить свою вину, которую неожиданно для себя начинал чувствовать. Большое тесто — на два с половиной ведра — он поставил быстро и промешал тщательно. Вымыв руки и обтерев пот с лица, шеи и груди сырым полотенцем, он стал поспешно готовить цех к работе, но мысли его были далеки от дела. Он суетился, переставлял зачем-то с места на место ведра, скалки, формочки, перетирал уже протертые накануне маслом листы и то и дело бегал смотреть на время. «Скоро придут!» — жарко толклась одна И та же мысль. Где-то в глубине души он предчувствовал, что будет скандал, и старался представить, как ему себя вести, когда все закрутится вокруг пропажи, но ничего не мог изобрести. Все его придуманные доводы в свое оправданье, которые он разучивал про себя, даже деланное возмущенье, помогавшее ему не раз, теперь казались наивными, бессильными в защите. Наконец пришла простая и трезвая мысль: вернуться в раздевалку и положить деньги обратно, однако два чувства — исконно воровская боязнь места, где совершена кража, и нежеланье уязвить свое самолюбие бессмысленностью всей этой затеи, что вдруг сводилась к простому и насмешливому, как присказка, вопросу: зачем, дурак, берешь, коль назад кладешь? — не дали ему сделать этот шаг. «Ничего. А кто не таскает?» — с радостью вспомнил он слова дяди Вани, и сразу друзья его, только вчера плюнувшие на него с чердака, теперь снова стали нужны ему и веселыми рожами завертелись у него перед глазами, радуясь его краже.

— Дядя Ваня! Посмотри, нет ли там, на плите, старой заварки!

— Естя!

— Давай чай пить!

— Давай, Пашка!