Высоцкий

— Верно, но травестирование, переиначивание, вольное цитирование ничего общего с разрушением не имеют. Культура нуждается не только в бережном отношении (оно требуется опять-таки от читателей и исследователей), но и в постоянном возобновлении. Разрушительнее всего для классических шедевров — равнодушие, забвение, нечтение и непереживание их заново. Само слово «культура», между прочим, восходит к слову «colere» — обрабатывать, возделывать. И подлинная культура писателя — в творческой смелости, готовности заново перепахивать пласты и житейского, и традиционно-литературного материала.

— А как вы объясните тот факт, что Высоцкий стал составной частью массовой культуры, что основной контингент его поклонников — это люди, как правило, малообразованные, неспособные оценить и понять, допустим, Пастернака и Мандельштама…

— Не скажите. Еще при жизни Высоцкого его творчество высоко оценили, к примеру, такие строгие судьи, как М. В. Розанова и А. Д. Синявский, как раз весьма искушенные и в Пастернаке, и в Мандельштаме. Или вот Давид Самойлов — замечательный поэт, квалифицированный исследователь поэзии, в общем — образцовый и безупречный представитель высокой культуры, — он тоже принял поэзию Высоцкого еще в семидесятые годы и потом продолжал ее защищать от нападок. Впрочем, стоит прямо процитировать Самойлова и его глубокие мысли о ложности противопоставления элитарной и массовой культур, сформулированные как раз в разговоре о Высоцком: «Не лучше ли говорить о единой национальной культуре, основанной на единстве понятий народа и творцов его искусства и философии? Есть ли разница между массовой культурой и народной?.. И еще один, последний вопрос: не является ли интеллектуализм Высоцкого принадлежностью обеих искусственно разделенных сфер духовной жизни и опровержением идеи их антагонизма?»

Не секрет, что некоторая часть «высоколобых» читателей по отношению к Высоцкому выдерживает снобистскую дистанцию. Что тут можно сказать? Может быть, это происходит от недостаточной самостоятельности мышления, от боязни «совпасть» с общим мнением, от желания расходиться с ним во что бы то ни стало. А может быть, Высоцкий и сегодня еще слишком молод и свеж для почитателей монументальной старины. Исполнится ему сто лет — тогда сделается он престижной темой для рафинированных филологов. А будущим поэтам еще станут говорить: куда вам до высот Высоцкого!

— А вот недавно своим любимым поэтом Высоцкого назвал тот депутат, что на Первом съезде «обличал» академика Сахарова. Других любимых поэтов у него не нашлось.

— Ну и что? А я даже рад за него. Если он еще глубже вникнет в произведения Высоцкого, то, безусловно, к афганской войне и к деятельности Сахарова изменит свое отношение. И еще он непременно заинтересуется другими большими русскими поэтами, поэзией вообще. Есть такое свойство творчества Высоцкого — оно разомкнуто в мир культуры и читателя туда энергично вовлекает. Высоцкому дорого все живое — и в культуре, и в хаосе повседневности. Не в этом ли, кстати, и состоит главный критерий того «гамбургского счета», на который мы с вами ориентируемся. В «Гамбурге» ведь побеждает тот, кто динамичнее, живее. «Живым и только, живым и только до конца», — тысячу раз повторяем мы с вами, не вдумываясь в эти слова, не переживая их смысл заново. А это формула высшей цели искусства, цели, для осуществления которой годятся разные средства. Можно выйти за пределы письменной формы и подключить к тексту энергию голоса, музыки, актерской игры и авторской театральной режиссуры. Можно ввести в поэзию уличное просторечие. Можно впустить в нее толпу бесцеремонных и неизящных персонажей с их негладкими речами и судьбами. Можно взять на себя изрядную долю их ошибок и прегрешений. Все можно — чтобы быть живым. И в этом — творческая правота Высоцкого.

— Не знаю. Надо все-таки еще послушать, почитать, подумать.

— Вот именно. О том и речь.

Москва, 25 июля 1995 года

Открытие памятника было назначено на четыре, но Сергей Борисов появился у Петровских Ворот в три — и правильно сделал: тут же за его спиной милиция сомкнула два металлических барьера. Кто не успел, тот опоздал, а люди предусмотрительные могут теперь с довольно близкого расстояния рассматривать главных участников. За спиной слышатся негромкие комментарии: «Это Нина Максимовна, там вот — сын Никита, а рядом с Семеном Владимировичем — Иза Константиновна, первая жена, из Нижнего Тагила приехала. Хорошо сохранилась». Никто не суетится, не нервничает, кроме нескольких припозднившихся журналистов, амбициозно тычущих хмурым милиционерам свои удостоверения.

Вот бородатый Хмельницкий громогласно, с почти «высоцкой» хрипотцой открывает действо: «Люди добрые!» Обращение уместное, поскольку вполне применимо к большинству собравшихся. Довольно искреннюю речь произносит мэр, цитируя ставшие сегодня чрезвычайно актуальными строки Высоцкого. Рядом с Сергеем стоит высокий длинноволосый скандинав богемного вида, с гитарой в футляре, а его русский спутник пересказывает ему по-английски речь градоначальника: