Высшая мера

Сергей вздернулся, как от удара. Шагнул к Косте. Тот чуть отступил и выпустил к ногам змеиную плетенку кнута, кнутовище отвел назад: попробуй тронь!

— Вон отсюда, щенок!

— Уйду. Но… не дядя ты мне больше! — Костя повернул бледное лицо к Насте. Она сидела возле стола, опустив лицо на руку. — Ты, тетк Насть, не очень-то… Ты — наша, всегда! — Вышел, и сейчас же раздался топот копыт — с места в карьер. Вскоре заглох вдалеке.

А в открытое, затянутое марлей окно слышалось урчание автомобильного мотора, погромыхивание разболтанного кузова. Григорий Шапелич ехал в Уральск и обещал захватить Сергея.

2

Спали Табаков и Костя на плоской, мазаной крыше сарая, настелив побольше свежего лугового сена. В первую же ночь комары, налетевшие со старицы, в одночасье согнали их оттуда, но потом Настя сшила им из марли полог, они натянули его на крыше, и оттуда он далеко белел, словно свежий сугроб.

Вначале Костя думал, что как только Табаков услышит об уходе Сергея от Насти, так и знаться с Осокиными не станет. А Табаков — ничего. Лишь долго о чем-то говорил с Настей, потом с отцом и матерью Кости. И жить остановился у Осокиных, а не у племянницы.

В один из вечеров, лежа под пологом, Костя спросил, переходя с Табаковым на «ты» (свой человек, чего стесняться!):

— Ты очень сердишься, Иван Петрович, на моего дядю? Только знай: он мне больше не дядя. Он хуже беляка для меня!

Не отвечал командир полка. Молчал, вроде как наповал сраженный этакой категоричностью. Затем повернулся на бок, приподнялся на локте, тепло и улыбчиво посмотрел в Костино лицо.

— Жизнь, Костя, пресерьезнейшая штука. Это только перекати-поле, катун по-вашему, мчится туда, куда ветер дует. А человек, Костя, чаще против ветра идет. Ему бы по ветру, а он — против, против. Даже вот ты. Дядя оставил Настю — и ты на крайность: нет у меня дяди! Знаешь, как народ говорит? Язык вперед ума рыщет… Ты вот уже закончил семь классов, почти взрослый человек. Скажи, что для человека главное в жизни?

Польщенный таким обращением, почти на равных, Костя для солидности выдержал паузу.

— Оно ведь, Иван Петрович, смотря с чьей точки зрения… Для мамани, например, самое главное, чтобы я не получал плохих отметок в школе и чтобы ее просоводческое звено всегда было первым в районе. А для папани, думаю, главное — исправные трактора и… урожай в оглоблю.

— А для тебя самого?

— Ну… раз я закончил семилетку, значит, я уже не дурак. А хочется еще умнее быть. Ну как ты, Иван Петрович, или как товарищ Ленин. И еще, чтобы в бою с врагами не испугаться, пятки не показать…

Беседы их затягивались допоздна. Внизу, в загородке, пыхтела корова, там, в старом жестяном тазу, курился кизяк, отгоняя от скотины комаров, а в выси, над лицами Табакова и Кости, висели по-летнему крупные звезды, процеживая через марлю голубоватый свет. Временами оба замолкали, и тогда Иван Петрович закуривал, пускал дым вверх — с полога тучей срывались комары, гудели, пищали рассерженно, голодно.

— Полог — наша броня, — делал заключение Костя.

— Да-а, — соглашался Табаков, думая о своем. И добавлял: — Хорошая штука жизнь…

На рассвете их разбудил нетерпеливый легкий стук. Откинув влажный край полога, Костя высунулся наружу: внизу стоял Стахей Силыч и, глядя себе под ноги, палкой постукивал по концу жерди, будя рыболовов:

— Мир зореньке вашей, ребяты!

— Сейчас, дядь Стахей…

Минут через десять по Севрюжьему проулку спустились к старице, стоячая вода дохнула тиной, карасями и кувшинками. Пучеглазо смотрели из воды звезды, удивляясь столь ранним молчаливым путникам, гуськом поспешавшим кромкой берега. Брызгая, всполошно сигали в воду вспугнутые лягушки.

Перебрались через хлипкий мостик. Под ним бурчал ручей. До августа будет он выцеживать воду из старицы, стремясь к Уралу. Вливается в Урал, а тот даже не замечает его в своем величавом течении к морю. Пока не отшнуруется в этом месте, под мостком, старица, ее надо объезжать, давая крюк километров пять. На автомашине — полбеды, а на быках полдня потеряешь, прежде чем доберешься к лесу и луговым сенокосам. Раньше пытались тут плотину насыпать с ревунком-водоспуском, да потом отказались: полые воды начисто размывали ее.

Углубились в луга. Темные, тяжелые от росы травы омывали армейские сапоги Табакова, обжигали Костины ноги в чувяках и коротких старых штанах. Когда подошли к лесу, над лугами начал собираться туман. В ветках скрипела неведомая птаха, нетерпеливо, точно ржавый замок открывала, торопясь побыстрее зарю впустить. Река блеснула как пролитое серебро. Наискось от избушки Стахея Силыча, у самой кромки яра, Костя разглядел новый перевальный столб, полосатый, с черными шарами, подвешенными к верхней перекладине. В прошлом году его не было. Вдалеке слышалось клокотание воды в узком горле переката.