Высшая мера

Воистину нет границ зазнайству. И невольно приходят на ум слова их же, немецкого, просветителя Лихтенберга: «Скажите, есть ли на свете страна, кроме Германии, где задирать нос научаются раньше, чем его прочищать?» Почему Гитлер думает, будто с Россией уже все покончено? Потому, что Красная Армия отступает. Что нужно предпринять? Огромное недомыслие — переоценивать силы врага, но тягчайшее — недооценивать. Велик патриотизм советского народа, он все отдаст для победы над классовым врагом номер один, однако есть, есть основания полагать, что еще не каждый советский человек понял, как велика опасность. Дешевый оптимизм, зазнайство и в то же время неразворотливость, «расейская» раскачка отдельных ответственных работников — вот с чем надо сейчас бороться. Еще не на полную мощь работает железнодорожный транспорт. Неудовлетворительно ведется подготовка к эвакуации и сама эвакуация важнейших предприятий на восток страны. Кое-кто даже руки к небу возводит: мыслимое ли дело этакую махину перебросить с Украины или из Белоруссии в Сибирь! И — примерчики. Царское правительство, мол, в годы первой мировой войны пыталось эвакуировать из Риги в Петроград Русско-Балтийский завод. Что из этого получилось? А ничего! Оборудование вместе с платформами пришлось сбрасывать под откос, чтоб не мешало продвижению воинских эшелонов на фронт. Пятьсот километров не смогли одолеть. А мы — эка размахнулись!..

Тут скептикам можно привести другой пример, пример тех же немецких фашистов. На свои национал-социалистские торжества в Нюрнберге они, имитируя внезапное нападение, перебросили за девять суток около миллиона человек. Втрое больше, чем перебрасывалось здесь за это время в первую мировую войну. Расстояния у немцев, конечно, не российские…

Сталин нахмурился: «Кто мы, черт возьми?! Царские министры и генералы или — коммунисты, люди, свергшие царя и создавшие Красную Армию в день разгрома немецких интервентов в феврале восемнадцатого?! Мы должны организовать эвакуацию ценностей так, чтобы оккупантам даже винтика не осталось.

Всё будет у Красной Армии, в избытке будет. Важно первые удары вынести. Германия не выдержит длительной борьбы. У нее людские резервы иссякнут, некому будет воевать, некому будет работать на заводах и фабриках, хлеб растить. В первую мировую кайзер призвал в армию почти двадцать процентов населения. Не думаю, что Гитлеру придется призвать меньше. Первый поплатился за свой авантюризм и незнание объективных закономерностей ведения войны. Второй тоже поплатится. Жестоко поплатится…»

Внезапно его привлек непонятный шум со стороны пруда. Сталин удивленно остановился. По воде в ужасе метались, молча ныряли, выныривали и опять ныряли утята. Тут же сновала и отчаянно крякала серая утка. А над ними завис коричневый коршун. Вот он выпустил желтые когти и, со свистом рассекая воздух, спикировал на вынырнувшего утенка. Туда же рванулась утка, хлопая по воде крыльями и крича. Утенок успел нырнуть, а коршун взмыл, чиркнув кончиками когтей по воде. И снова завис над переполошенным семейством, и снова вошел в пике, и снова не удалось ему схватить птенца…

Сталин шугнул, но коршун будто и не видел машущего лопатой человека. Не отпугнул его и брошенный ком земли.

И тут произошло неожиданное. Когда коршун, сведя крылья и выставив когти, устремился вниз, утка сорвалась с пруда и ринулась ему навстречу. Коршун не успел увернуться, и они столкнулись в воздухе, полетели завитки утиных перьев, а сами противники плюхнулись в воду. Утка нырнула, но тут же появилась на поверхности и, встряхивая окровавленной головой, с торжествующим кряканьем поплыла к ближним камышам. Впереди матери торопились десять утят. А коршун, нелепо шлепая враз отяжелевшими крыльями, подбивался к берегу правее того места, где стоял Сталин. Обессиленный, выковылял и упал клювом, грудью на песчаную кромку, слипшийся хвост стыдно задрался, мокрыми тряпками лежали по бокам крылья. Не мог отдышаться — в раскрытом тяжелом клюве часто билось розовое острие языка.

Под усами Сталина шевельнулась ухмылка:

— Молодец против овец, а против молодца — сам овца?

И вспомнил: утят-то лишь десять уплыло в камыши. Вчера их было одиннадцать. Значит, этот грабитель уже украл одного? Ну, теперь, пожалуй, не скоро решится на новый разбой!

Взглянул на часы: пора. И тут заметил, что, как это часто бывает в Подмосковье, погода резко изменилась. Стало прохладнее, откуда-то приволокло черную тучу. Сабельно сверкнула молния, и небо с оглушительным треском пошло по швам. С плащом в руках рысцой трусил к Сталину дежурный генерал.

— Накиньте, товарищ Сталин…

Он-то знал о его застарелом радикулите и не раз видел, как Сталин с кряхтеньем взбирался в кухне на горячую печь, чтобы прогреть поясницу.

Снова с ярым злорадством ахнул гром: «И-ах-ах!» Выщелкивая, пересчитали листву первые капли и в то же мгновение пруд словно бы вскипел от дождевых струй, словно бы серебристая шерсть вдруг поднялась на нем. Фонтанчики песка вздыбились на дорожке. Пополз под дерево коршун.