Высшая мера

Вскоре он тихо, не теряя сознания, умер. Словно уснул с приоткрытыми остывающими глазами. Бабака Каймашникова, шепча «успокоился раб божий, царствие ему небесное», придавила пятаками глаза, зажгла у изголовья свечку, байковым одеялом завесила зеркало. Никто из товарищей умершего ничего не говорил, все стоя подавленно смотрели на него. Из родной Белохатки под Харьковом они уходили с гуртом вдевятером. Теперь осталось шестеро. Сколько останется, пока дойдут до неведомой Актюбинской области? А сколько вернутся на родину?

С небритого лица покойного уходил болезненный румянец. Настя постояла вместе со всеми, думая о горе, постигшем этих пастухов, потом тихо, почти на цыпочках, прошла через горенку в заднюю комнату, развязывая тесемки халата. Так же суетливо старик помог ей одеться. А бабака не удержалась:

— Мы, матри, ноне опять от Мишутки письмо получили! — счастливо заулыбалась, показывая бледные беззубые десны. — Сказывает, медаль ему за храбрость выдали…

— Рада за вас. — И Настя попрощалась.

Письма. Люди получают письма. Люди счастливы. А Настя несчастна. И принесли ей мучения письма. Она их очень долго не получала, ни от Сергея (с ним, похоже, все кончено!), ни от дяди Ивана Петровича (особенно после рассказа Леси о последнем бое), но в глубине души все же тлела надежда, обещала что-то. Бывало, среди ночи перевернет в сухие пеленки маленького Ивана Сергеевича, покормит грудью, укачает и лежит потом с открытыми глазами и думает, думает: «Не бывает без горя счастья, не бывает! Вот — кончается очередная ночь. А вдруг следом за ней будет утро! Мое утро, а?!»

И то светлое утро пришло. Руками почтальонки оно подало Насте письмо от дяди. Рядом оказалась Леся, и они вместе перечитывали письмо и плакали от радости. Иван Петрович был жив-здоров, не писал долго потому, что воевал в тылу врага, а теперь вот с боевыми товарищами пробился через линию фронта, готовится к новым боям.

После первых минут счастья и радости пришло огорчение: Иван Петрович ничего не знал о жене и сыне. Где они, что с ними? Может, Насте Маша написала? Обе постарались утешить себя: надо полагать, Маша с Вовкой на оккупированной врагом территории, и с ними ничего страшного не случилось.

А еще чуть позже на Настю навалилось злосчастье, от которого она не знает, куда и деться. Точно сглазил кто. В письме Иван Петрович спрашивал о Лесе, приехала ли она в Излучный, если да, то просил передать ей большой привет и намекнуть, что некий пылкий ее ухажер жив и почти здоров, ему она может написать по этому же адресу: полевая почта такая-то…

— Кто этот «пылкий ухажер»? — смеясь, лукаво спросила Настя.

Леся жарко вспыхнула, но не стала скрывать своей светлой тайны. А лучше б умолчала. Иногда простодушное откровение страшнее изощренного коварства.

— Ой, да Артур же, Воскобойников же! Танкист!

— Артур? Воскобойников?!

Если б Леся не была так счастлива, она заметила бы, как побледнела Настя, как у нее опал голос.

Поклониться тебе, Леся, или проклясть?!

Артур… Пушкинский садик в Уральске. Первый ее «взрослый» танец… Первая любовь, которую не вытравляют ни годы, ни беды, ни рождение ребенка — от другого, тоже любящего и ненавидящего…

А она тебя, Леся, приветила, под свою крышу ввела, кусок пополам делит, рану твою дыханием своим согревает-лечит. Ты на одной кровати спишь с ней, Настей, одним воздухом дышишь, одними тревогами и заботами живешь. Как же так?! Зачем такое?! Кто виноват? Дурят сопливых девчонок востроглазые, развеселые хлопцы, обдуряют походя, а те потом…

Ах, да что — потом?! И потом он — самый желанный и незабываемый, свистни ей — и побежит она за ним на край света, как побитая, но верная собака.

— Ты чегось сумна, Настусенька…

Настя опустила глаза, боясь, что Леся увидит в них больше, чем ей, Насте, хотелось бы.

— Ничего, Леся, ничего… Айда-ка нашего Ивана Сергеевича купать.

И девушка не поняла ее внезапной перемены.

Теперь Леся почти каждый день получала от Артура письма, длинные, как степные дороги, и, похоже, радостные, как весенняя перекличка журавлей в небе. Когда человек счастлив, он необычайно щедр, готов делиться своим счастьем с каждым встречным. Человек не может в одиночку ни радоваться, ни горевать.

— Вот ты послухай, Настусенька, послухай, што он пишет! — И Леся, счастливо шмыгая носом, сглатывая слова, начинала читать Насте письма Артура.

Но Настя довольно резко отказалась быть ее наперсницей:

— Не надо! Они же тебе… Нехорошо в чужие тайны лезть…

Замечая на себе странные взгляды Насти, Леся смущенно прятала письмо и вспыхивала:

— Ой, да у нас же ничего-ничего! Мы только целовались!..

Или:

— Ой, да не завидовай, Настуся! Вернется и до тебя твой Сергей. Ты ж такая красивая, такая красивая, што и слов нема сказать!..

А сегодня Леся, получив от Артура очередное письмо, вдруг внимательно и настороженно посмотрела на Настю.

— Слухай, Настусенька, а какая твоя девичья фамилия? Чи ни Огнева?

— Огнева. А что?