Высшая мера

И такая вера прозвучала в его голосе, что и Табакову, и танкистам — всем стало теплее в прохладной тени под сараем. И они как бы заново увидели и горбатый мост, отразившийся в реке, и белые лилии среди атласных лопухов в небольшой заводи у противоположного берега, и мельничку, соединенную с неуклюжим деревянным колесом длинной восьмеркой приводного ремня. Увидели крестьянина в мягких лапотках и длиннополой рубахе — с кривой раздерганной телеги, запряженной рябыми волами, он вприпрыжку носил мешки с житом и складывал клеткой на больших весах под навесом возле мельницы. Мельник поднялся с бревна, пошел, взвесил, записал в затертую книжечку. Мужику сказал: «Тягай у сарай свое жито!» Вернулся, опять сел около танкистов. Кивнул на проворного мужичка:

— Колгосп «Алая звязда» привез молоть. Полста лет знаю то сяло, не помню, чтоб хоть одно лето не мешали там в хлеб бульбу, лебеду чи кору вербовую. А как воссоединились с матерью Беларусью, как организовались в колгосп, так начали лучше жить… Сытый желудок — наикращая агитация за колгосп. А сначалу ох и дурные были…

С какой-то неприметной тропки, будто прямо из кустов, вышагнула на поляну сытая гнедая лошадь. За ней поскрипывала на деревянных осях тележка, в тележке на мешке с зерном сидела девчонка лет семнадцати. Возле весов натянула вожжи, обмотала их вокруг передней наклески, крепким, смазанным дегтем сапогом нащупала ступицу колеса, слезла на землю. Огляделась, увидела танкистов, мельника, нерешительно, смущаясь, подошла к ним, поздоровалась. Белый платочек шалашиком, белая холстинная, разукрашенная вышивкой кофта с рукавами до запястий, синяя юбка из тонкой шерсти — до ушек сапог. Собиралась на мельницу как на праздник, как на смотрины. Наверно, разом надела на себя все свое богатство да и вывезла из лесу сюда. И заволновались парни в комбинезонах и невиданных ею шишкастых шапках из кожи, засветились, заулыбались. Помягчели, разгладились складки на угрюмоватом лице мельника.

— Дочка лесника… Мабуть, гречиху привязла, Олеся? Батька гречишных блинов захотел? — Олеся кивала. — Клади на весы, дочка. Жито пропустим вот, тогда и гречиху смелем…

— Вам помочь, девушка?! — вскочил Воскобойников. Увидел на ее кофточке значок «ГСО» — «Готов к санитарной обороне», округлил рот: — О!

Леся покраснела, нарочито похмурила бровки:

— Я сама…

И почему-то посмотрела на свои руки. Из вышитых широких рукавов высовывались большие руки крестьянки, в ссадинах и с заусенцами возле ногтей. Она не застеснялась их, как сделала бы другая на ее месте, подняла к лицу, поддернула под подбородком концы платочка, более мягко взглянула на стоявшего перед ней Воскобойникова, на его чистый бинт через лоб и левый глаз. Повторила:

— Я сама, пан солдат.

Но «пан» Воскобойников не был бы Воскобойниковым, если б так просто отступился от сероглазой лесняночки с замечательным оборонным значком. Он побежал впереди нее, легко выхватил из телеги мешок и кинул на весы. Посовал гирькой по линейке шкалы:

— Шестьдесят три кило.

Леся осталась возле лошади, поправляла на ней сбрую, разбирала гриву, а Воскобойников правил назад. Был расстроен.

— Красивая дикарочка, ни слова не уронит! А ведь чувствую, что неровно на меня дышит… — Прилащивался к мельнику: — Папаша, а как ей писать, ну если письмо, допустим, а? Какой у нее адрес, если не секрет — военная тайна?

Кто-то ввернул:

— На деревню — деду: черта с два приеду!

Дружный смех вспугнул аиста с крыши сарая. Покачался в воздухе на тяжелых крыльях и вновь опустился на свое гнездо. Озадаченно поглядывал на людей с высоты — сроду не слышал здесь громкого смеха.

Посмеиваясь, стали подниматься — через реку перетаскивался последний танк. Вот-вот последует команда: «По машинам!» От каждого — спасибо и рукопожатие мельнику. А он придержал Табакова:

— Можно вас на минуту, таварыш камандир? — Мельник вынул из книжечки, в которой вел учет, сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его и протянул Табакову. — Будьте добры, прочитайте…

Написано было на белорусском языке, грамотно, четко, и Табаков без труда переводил.