Высшая мера

Ничего удивительного и необычного в обстановке нового Валиного жилья не было. За свои тридцать восемь лет ей приходилось ютиться в еще более худших условиях. По левую руку от нее сложена русская печь, именно для этой громадины с лежанкой наверху были приготовлены дрова в сенцах. Она же являлась единственным источником тепла в холодном бараке. У окна стоял стол. На нем керосиновая лампа чуть поменьше, какие-то бумаги, покрытые плотным слоем пыли, чернильный прибор с перьевой ручкой. Листы исписаны крупным волевым почерком сильного человека. Валя провела ладонью по ним, смахивая пыль, решив, что обязательно их прочтет чуть попозже. На деревянной стене была прибита ручной сборки самодельная полка, на ней несколько столовых принадлежностей и кусок затвердевшей соли, обгрызанный со всех сторон мышами. Кровать спряталсь в углу, поближе к печи, обычная панцирная с сеткой и тщедушным матрацом, свернутым несколько раз. На полу множества следов от грязных армейских сапог. Он почти весь истоптан десятком ног, если не больше.

Валя потянулась к единственному окну, чтобы закрыть форточку, сквозь которую тянуло сквозняком, но фрамуга, отсыревшая за столько времени, сгнившая на креплениях, осталась у нее в руках. Сержант виновато пожал плечами и кое-как приладил ее обратно.

– Завтра пришлем бригаду,– торопливо пообещал он, ожидая разноса от жены высокого начальник,– она тут поправит все, щели заделает, да и дров подколет…Не лето, значит, на дворе…

Валя кивнула задумчиво прогуливаясь по комнате. Все ее мысли были далеко отсюда, рядом с Глебом, мамой, Сашкой…Все окружающее казалось ей лишь глупым смешным сном, который под утро кончится, она проснется, и как будто ничего этого и не было… Все останется лишь кошмаром, страшным ночным кошмаром, о котором она забудет, как только засветят первые лучи солнца.

Сержант втащил в комнату два чемодана, осторожно уложил их на кровать, в ответ гневно скрипнувшую всеми своими пружинами, словно обвиняя солдата в том, что он разбудил ее после стольких лет сновидений.

– На довольствие вас уже сегодня поставят,– замялся мужчина, не зная, как свернуть беседу и поскорее уйти. Жена нового хозяина Темниковского лагеря казалась ему странной. Чудная какая-то…Думал он, глядя на красивое улыбающееся лицо. Ходит, смеется чему-то своему, а барака, будто бы не замечает. И все равно ей, где придется жить, и плевать на дырявые стены и отломанную форточку. Нет, у нее в ее мире ничего такого,– так что можете, товарищ военврач вместе с мужем в нашей столовой, значит, откушать…Ничего особенного, но вкусно и подомашнему!

– Спасибо!– кивнула Валентина, продолжая загадочно улыбаться чему-то своему.

– Ну, я, значит пойду тогда…– замялся на пороге сержант.

– Постойте!– словно спохватилась Валентина.– Не могли бы вы растопить печь…Здесь зябко!– она поезжилась, кутаясь в пуховый платок, наброшенный на плечи, будто бы для красоты.

Головко вздохнул и побрел в сени. Набрал охапку поленьев, выбирая березовые, чтобы дольше тлели, давая большие угли. Быстро зачиркал спичкой, продув дымоход и разложив, как положено дрова. Через десять минут потянуло дымком, а еще через пять в печи приятно и подомашнему затрещало.

– Вы дрова подбрасывайте изредка! Через пару часов тут, как в бане будет, несмотря на щели, значит,– кивнул он на светящиеся полоски, сквозь которых пробивались солнечные зайчики у самого пола.

– Спасибо!– повторила Валентина, молчавшая все это время, безмолвно наблюдавшая за работой сержанта.

– Я, значит, пойду…– кивнул на дверь сержант, отряхивая руки. Валентина только сейчас заметила, как непохожи на обычные и удивительны его пальцы, крупные, красные с мороза, раздавленные тяжелой крестьянской работой, как сосиски, с потрескавшейся кожей на складках, глубокими бороздами морщин и линий. Настоящие трудовые руки!

– Скажите, а что случилось с прошлым начальником лагеря?– уточнила женщина, хотя примерно знала ответ.

– Я не могу…

– Я никому не скажу!– мгновенно прервала Головко Валя.

– Расстрелян,– буркнул недовольно сержант.

– Я так и думала! Всегда одно и тоже…

Запах ладана стал явственней. Сладковатый запах смерти заклубился на пороге, и только сбежавший от странной жены начальника Головко слегка разбавил его морозным стылым воздухом из приоткрытой двери. Она обреченно села на пыльный табурет, подперев обеими руками голову. Медленно сняла с себя берет. После долгой дороги, нервотрепки последних дней захотелось уснуть, закрыть глаза и не проснуться или проснуться где-то далеко отсюда.

В сущности Валентина понимала, что виновата. Виновата во всем случившимся, виновата…но глупое сердце тоскливо ныло, только представив в памяти образ влюбленного лейтенанта, который никак не хотел выходить у нее из головы. Клименко забрал ее покой, заставил поверить, что она тоже может быть счастливой, кому-то нужной…И это полностью изменило ее мир.