Высшая мера

– А меня Валентина Владимировна. Нам еще вместе работать и работать! Не объявлять же каждый раз, что ты осужденная, право слово? Сколько ты уже отбыла здесь?

– Недолго…Три года,– с грустью проговорила Бергман.

– Вот видишь, еще семь лет! – улыбнулась Коноваленко.– Только у тебя есть хотя бы призрачная надежда выйти, а у меня ее похоже нет…– с грустью заключила она.– Так что у нас с инструментами, медикаментами? А то приказано неким Ковригиным осмотреть этап…

– Все там!– затараторила Ирина, провожая Коноваленко внутрь медпункта.– Ковригин – наш замполит. Молодой, а противный, скажу я вам, человек. Сам неопытный, им сержанты, как хотят крутят, но из политически правильных и благонадежных…Ой…– умолкла он, поняв, что ляпнула что-то не то.

– Говори, я сама с мужем из неблагонадежных…– со вздохом проговорила Валя, осматривая убогую обстановку медпункта, минимум лекарств и мебели. Одела халат, в который можно было три раза укрыться. Рассмеялась.

– Этап это надолго! – со знанием дела сообщила Ирина, собирая в небольшой потертый саквояж фонедоскоп, трубку и пару градусников.– Смотря еще сколько зэков прибыло. Бывало до ночи карточки их оформляешь…

Валя подумала, что это именно то, что ей сейчас надо. Загрузить себя работой по самую макушку, чтобы не думать, не мечтать и не видеться с мужем. Можно даже тут себе постелить…Прикинула она, глядя на узкую кушетку, сбитую из плохо оструганных досок. Главное матрац потеплее найти.

– Ты мне поможешь с оформлением!– то ли приказала, то ли попросила Валентина.– Я еще не в курсе всего…

– С удовольствием, Валентина Владимировна!– радостно подтвердила Бергман.– Я для этого здесь и нахожусь, чтобы помогать вам! У нас еще есть санитарка – Маруська из пятого отряда, но сегодня попросилась отлежаться. Температурит!

– Ну-ну…– кивнула Валентина, направляясь к двери.

– Завтра будет, как штык, уверяю вас, Валентина Владимировна!– преувеличенно подобострастно пообещала Ирина.

– Губы вытри…– проходя мимо, проговорила будто бы невзначай Коноваленко.– Помада размазалась.

Бергман густо покраснела и рукавом мазнула по щекам. Валя молча взяла у нее из рук саквояж и кивнул на умывальник.

– Я подожду на крыльце. Черт его знает, где у вас тут карантин находится.

ГЛАВА 12

Все вокруг, все в лагере было для меня в новинку. Даже то, что заключенным самим приходилось закапывать трупы своих сокамерников, повергло меня в настоящий, не сказать шок, но придало определенной жути этому месту, куда я попал.

Жизнь по ту сторону решетки оказалась на поверку точной копией происходящего за ней. Тут властвовала строгая иерархия, делящая людей на четыре примерно одинаковых по своей численности сорта. Первый – это местная элита, некое подобие ЦК партии, роль которой исполняли воры в законе и близкие к ним фартовые. Вторые – это люди попроще, сидевшие первый, в крайнем случае второй раз, выбравшие для себя нейтральную манеру поведения, простые работяги с завода, крестьяне от сохи, не имевшие желания делить людей на элитных и низшего сорта, те которые пахали на исправительных работах с утра до ночи, делая выработку не только за себя, но и за того парня, который ходил здесь в так называемом «отрицалове». Третий сорт людей – это те, кому не посчастливилось заработать хоть толику авторитета в лагере, попавшие сюда по статьям презираемым в уголовном мире, будь то изнасилование, педофилия и прочие извращения. Таких сразу загоняли «под шконку». Они были некой прокаженной кастой, к которой нельзя было притрагиваться, разговаривать, принимать от них что-либо и всячески унижаемые. Таких было немного, но в каждом бараке, в каждом ШИЗО присутствовал такой, тоскливо смотрящий на остальную часть камеры из-за свеого уголка подле параши – ведра, которое выполняло в камере роль сортира. И четвертая часть обитателей хмурых бараков Темниковского лагеря ГУЛАГА – это работники сего учерждения, ставшие по воли своей профессии заложниками этой территории, огороженной колючей сеткой на нескольких гектарах бесплодной, неурожайной и неприветливой земли. Многие хотели вырваться отсюда, строили карьеру, планы, считали, что это всего лишь ступенька для чего-то большого, но по факту среди этих сосен и многовековых дубов, в тишине саранских болот пропадали, как и сотни тысяч своих подопечных, имея разницу лишь в том, что в огромном глубоком рву, наполовину заполненном талой водой, их тела не закапывали, устанавливая над каждой могилой деревянный крест с латунной табличкой, кое-как выгравированной в местной мастерской.

Обо всем об этом мне по пути в ШИЗО рассказал Качинский, которому за долгое время следствия по его делу, пришлось побывать в лагерях разного значения и формации. Арест его то отменяли, принося извинения, то снова начинали бесконечные допросы, от которых Лев Данилович устал и согласился написать чистосердечное признание.