Высшая проба. Недуг мой, свет мой

– Да никто из нас и не собирался, – помолчав, устало усмехнулась она, – уже его появление на судне сочтя большой удачей. И единодушно решили, что отец начинает понемногу оттаивать. Однако так этого и не дождались, он упорно сидел в своей каюте, не выходя даже поесть. Но никогда ни до того, ни после я не попадала на острова так быстро, как в тот раз. Братья тратили магию не жалея, поочередно создавая одинокую мощную волну, как на огромной ладони стремительно несущую шхуну вперед. И каждый раз в их слаженную работу третьим вступал отец, ни разу не пропустивший свою очередь. Я тоже делала что могла, отворачивала встречные течения и волны, разгоняла тучи, успокаивала ветры. На берег мы сошли едва не шатаясь, но во дворец встретившего нас Манвиля не пошли, сразу выяснив, что бабушка пожелала жить в собственном доме. Он стоял в самом дальнем углу сада, на обрыве, с которого открывался вид на море. А прямо с террасы вниз вела лесенка, по которой можно было попасть на берег крошечной бухточки, засыпанной белым песком и витиеватыми раковинами.

– Изочка! Терик! Миль! – счастливо улыбаясь, спешила нам навстречу мать, как в детстве широко раскинув руки.

И как когда-то, навсегда решая смешной детский спор, кого обнимать первым, обняла сразу троих. Мы дружно прижались к ней, стиснули по-девичьи тонкий стан, прильнули к макушке ставшей такой странно маленькой матушки, с удовольствием вдыхая сопровождавший ее аромат сирени и ватрушек.

– Идите мыть руки и обедать, – скомандовала она, моментально рассмотрев наши утомленные лица, – на шхунах теперь не кормят?

– Мне тоже можно мыть руки? – с затаенным вызовом справился отец. – или ты меня еще не простила?

– Не говори чепухи, – укоризненно качнула головой мать, – я с тобой и не ссорилась.

– А почему уехала одна? – некстати полез он выяснять отношения. – ведь мы всегда ездили сюда вместе.

– Не лукавь, Альди, – одним взглядом остановила его мать, – ты ведь помнишь уговор: – если однажды мы поймем, что прежней любви больше нет, или она мешает кому-то из нас быть счастливым, то прозревший первым просто тихо уйдет, не оскверняя прожитые вместе годы запоздалыми упреками и обвинениями.

– То есть… – не поверил отец, – ты решила, что наша любовь иссякла?

– Я увидела тебя, – прямо глядя ему в глаза, тихо ответила она, – таким, каким ты был сто одиннадцать лет назад, когда добивался моего согласия. В твоих глазах горел огонь юности, а движения были полны грации заигрывающего с подругой ягуара. Но в этот раз ты смотрел не на меня. Я невольно представила, как больно мне будет наблюдать за развитием этого романа, и поняла, что пора исполнить данную в храме клятву. Но ни ссориться, ни ругаться не намерена, у нас общие дети, внуки и даже правнуки, и я считаю большой ошибкой ввязывать их в ненужные никому распри. А теперь иди мыть руки, обед стынет.

– Ну уж нет, – взбешенно рявкнул он, – я не согласен с твоим решением! И потому не стану покорно есть твои пироги! Иди, корми детей, а потом мы еще поговорим!

Король спрыгнул с террасы прямо в прибой, и услужливая волна утащила его к белевшему над скалами замку внука, а мы огорченно переглянулись, понимая, что все наши мечты о примирении родителей рухнули, как песчаный замок.

– И больше вы никогда не пытались их помирить? – не поверила Яна, – ведь понятно, что дед осознал свою ошибку. Когда я по твоему совету бродила по городам Эргоса, изучая жизнь обычных людей, не раз слушала рассказы случайных попутчиков или соседей по столу в харчевне. В таких местах люди почему-то становятся разговорчивее и без сомнений открывают незнакомцам, особенно немолодым травницам семейные секреты. И особенно горько каются те, кто навсегда потерял любимых по глупости или навету завистников.

– Ты права, мы сдались далеко не сразу. И больше всего ошибок наделали именно в тот, первый приезд. Пытались с ними поговорить, убедить, а однажды даже заманили хитростью в рыбацкую хижину и закрыли там самыми мощными щитами. Они объединились… но лишь против нас. И снимали купола так дружно, что мы чуть не поверили в успех своего замысла. А они, разметав по дощечке домишко, вырвались на волю и отчитали нас сначала вместе, потом по отдельности. К вечеру отец за баснословную цену выкупил у местного торговца его судно и умчался в Одзиен. А мать ушла к Манвилю поиграть с правнуком и осталась там ночевать, давая нам возможность прочувствовать степень ее обиды. А утром велела уезжать, и возвратиться лишь тогда, когда мы поймем, что не имеем никакого права решать чужие судьбы по собственному желанию. Людей нельзя сводить насильно, как скотину, это оскорбительно и мерзко. Братья уехали, Леон тоже, а я осталась, хотя ни на что уже не надеялась. Просто сидела целыми днями у моря, смотрела на волны и вспоминала свое детство, пытаясь понять, в какой момент между моими дружными, любящими родителями пролегла еще незаметная трещинка. Мать сдалась через полторы декады, пришла со слугами, поставившими неподалеку шелковый шатер и накрывшими там стол.

– Идем пить чай, Иза, – позвала она, когда прислуга удалилась.