Выставка

Будет Владица пританцовывать вокруг безжизненного дерева, подниматься на цыпочки, моргать и пялиться сквозь очки под мостик, где (как боксеры в углах ринга перед схваткой) двое сейворговцев, поначалу расчистив заросли, начнут готовить меня к съемкам, протаскивать под пазухой какие-то проволочки, подтягивать через плечи к грудной клетке, закреплять их, чтобы этот проволочный скелет не развалился, и еще какие-то провода на два метра передо мной и на пять метров сзади, и еще кучу замотанных проволочками и размотанных целлофановых полосок синего, голубого и ярко-фиолетового цвета, шлейф длиной примерно в семь метров. Скелет этот должен будет выдержать перевернутую полусферу из легкого пластика с двумя отверстиями для моих ног, и собранных в полусфере с горных отрогов, а на самом деле раздобытых в какой-то зоологической коллекции: препарированного медведя в натуральную величину, лисицу, зайца и бемби). Опять сосед Владица станет наматывать на запястье неиспользованную веревочку, угнездится на скамеечке, чтобы размотать веревочку и дождаться хлопушки, которая вот-вот щелкнет, а новый режиссер уже начал целиться мертвым глазом камеры в главного актера, примерять ракурс с каждой из трех ступенек, ведущих на сцену.

Именно в этот момент Маришка припаркует в тени бульдозера свое авто в пятьдесят пять лошадей, и попрет по улочке две авоськи, до отказа набитые крылышками, окорочками и лапками, причем следует указать на идеальное сочетание авосек, связанных из перекрещивающихся ромбами розовых нейлоновых нитей с Маришкиными чулками, совсем чуть-чуть сползшими на пятки. Но вместо того, чтобы с умом направиться к котлу с подветренной стороны заднего двора, где ее ждут с нетерпением, Маришка позволяет более-менее параболическому порыву ветра подтолкнуть себя к разрушительному фактору – к Владице.

Маришка войдет в мертвый кадр и сядет рядом с тем, из-за которого ей однажды ночью показалось, что осень ее жизни могла бы превратиться в лето, ох, все говорило об этом, и итальянский ресторан, и тальятелле, и фламбир, и презентация, и заднее сиденье ее авто в пятьдесят пять лошадок. И уколется о торчащий кусок арматуры. Вокруг нее распространится смесь запахов спортивного парфюма и куриных потрохов. У Рудики на сцене дрогнет рука, скрипнет под ним доска. Тем не менее, все стабилизируется, когда разрушительный фактор приметит невзрачную цель и отвлечется на нее. Почему он так со мной поступил? В чем я ошиблась? Что я сделал не так? В чем я ему отказала, разве я не заплатила ему тем, чем следовало заплатить мужчине? Замучают Маришку такие вопросы и арматура. Рудика прочистит со сцены горло. Вперед, господин Перц! Хлопушка! Неси, тетка, мясо! что послужит сигналом тому безработному уроженцу Ямайки, что хватит валандаться без дела, пусть возьмет тетку и авоськи с мясом, и по исполнении сказанного у него будет одно задание, заявит ему синий пояс дзюдо, тетку на всякий случай отвезти на ее авто домой и постараться, чтобы она там и осталась.

И отведут Владицу Перца после полудня со сцены к крану, чтобы он там умылся. Этот дополнительный кадр Рудика, следуя заветам своего предшественника, снимет со сцены. На все это с заветренной стороны, в фартуке и с большим половником в руке, приняв наконец от уроженцы Ямайки мясо и бухнув его в котел, то что надо, глянет Раджа.

В какой-то момент в улочку ворвется пресса на самокатах, идеальных для передвижений по городу. Еще с самокатов она начнет щелкать бульдозер и парня в его кабине. На сцене все будет готово для исполнения того, что никто живой не сможет угадать, что же это такое. Аромат паприкаша раздразнит чувства. Рудику ждут три самых важных минуты в его боевом крещении – надо справиться с предстоящим монтажом, и с этой целью правильно установить на мостике штатив и камеру на нем. Он закончит подготовку и попросит присутствующих изобразить перед сценой публику, и не расходиться, пока не завоет сирена, возвещающая всеобщую тревогу (небольшая, с ручным приводом, пожарная).