Выстрел в холмах

– Как думаешь, кто мог взять ружье?

– Хотел бы я знать. Конечно, в холмах временами появляются бродяги. В лесу мог прятаться кто угодно.

– Ты не думаешь, что тот браконьер… как там его зовут? Ах, да, Тэтчер, мог забрать его?

– Не думаю, потому что я спрашивал у него. Он – единственный человек, с которым я говорил об этом. Он всегда был мне товарищем. Нет, он не брал его. Он говорит, что неделю или две держится подальше от холмов, и я не обвиняю его. Половина деревни думает, что это он застрелил твоего дядю, тем более после вопросов Харриса на дознании.

– Насчет ружья? Дик, но он же сказал, что у него нет ружья.

– Но у него было ружье, я знаю, ведь я и сам стрелял из него. Хотя, конечно, сейчас у него может и не быть ружья. Он держал его в том домике, «Верхнем приюте», вместе с патронами. Но, знаешь, когда я искал патроны, ни их, ни ружья там не было.

Тем временем завращались шестеренки, приводившие в действие старшего констебля и его подчиненных.

После преступления прошло уже несколько дней, репортеры не могли добавить в свои рассказы ничего нового, и одна или две газеты уже начали намекать на неэффективность даунширской полиции. Однако, читая об этом, суперинтендант Чафф лишь улыбался. Мнение прессы его мало волновало. Весь его интерес к прессе сводился к тому, чтобы заставить ее публиковать только те факты, которые он хотел придать огласке, и не более. Он очень хорошо знал, что одним из самых ценных достоинств полицейского является терпение (хотя, конечно, ему очень хотелось как можно скорее подтолкнуть расследование к кульминации), и был готов потратить на разгадку целые месяцы, если возникнет необходимость. И его не волновала ничья критика, если не считать его собственное начальство.

Но как только газеты начали писать о неэффективности полиции, стали происходить события, и вскоре старший констебль вместе с суперинтендантом Чаффом сидели за столом, на котором лежали два письма, отправленных им с почтамта. Одно на французском, а второе – его перевод на английский. В письме говорилось:

Мой дорогой отец,

С тех пор как я писала тебе, здесь стали происходить странные дела. Два дня назад мистер Грегори пригласил друга на завтрак, и я узнала его. Это был мистер Блейк, на которого ты обратил мое внимание, когда мы были в Андае. Сам мистер Блейк не узнал меня, а я, естественно, не стала говорить ему, что мы уже виделись. Потом он ушел – один и пешком. Представь себе мое изумление, когда я узнала, что по пути домой он был застрелен.

На следующий день сюда прибыл очень глупый полицейский, не то, что твои подчиненные, папочка, и эффектно рассказал все нам (ранее мы об этом не слышали). Он пытался разузнать о мистере Блейке и его убийце и завалил нас вопросами. Я сказала ему, что видела мистера Блейка в Андае, но не рассказала ему всего. Ты же рассказал мне все это по секрету. Да и этот полицейский выглядел, как полный дурак.

Но я думаю, будет правильным написать тебе об этом преступлении, ведь ты лучше знаешь, стоит ли рассказывать что-то еще этим глупым английским полицейским, или, может быть, ты сам им расскажешь. Мне здесь очень хорошо, вот только готовить никто не умеет. Всегда один и тот же ростбиф, а хлеб никогда не бывает свежим. Адью,

твоя любящая дочь, Джанетт

Полковник Чадлингтон хмыкнул.

– Это о бедняге Хорне, так? Не думаю, что он сможет по-прежнему относиться к мадемуазель Джанетт после того, как прочтет письмо.

– Сэр, не беспокойтесь о том, что подумает Хорн, – ответил суперинтендант. – Как видите, он не медлил. Он говорил, что ему показалось, будто француженка что-то недоговаривает. Занятно, что ее отец служит во французской полиции, и он говорил ей о Блейке что-то такое, о чем мы должны знать.