Выстрел в Вене

Как бы то ни было, Костя Новиков переехал в «Карлтон Опера», и там заселился в скромный номер на верхнем этаже, под крышей. Едва ли не всю площадь занимали кровать и стол. В комнате поначалу было душновато, и он настежь распахнул окно, рама которого накатила как раз до середины кровати. И ветер Вены разогнал, развеселил пыльный воздух. Тогда Константин извлёк из сумки маленький алый флажок и прицепил его к кровати. Если бы кто-то из дома напротив в бинокль принялся бы разглядывать комнату нового обитателя отеля через окно, то разглядел бы крохотные серп и молот, золотящиеся в углу флажка. Новиков обосновался в номере. И тут — очередное совпадение — в узком, многоугольном коридоре, какие часто встречаются в старых, не раз перестроенных и достроенных венских домах, Константин обнаружил на желтых обоях, между вензелями, надпись, сделанную современником. Имя было выведено настойчивой рукой взрослого человека — Эдуард. Здесь был Эдуард Племенной. Никакого отношения к дяде Эдику этот человек иметь не мог, но надпись надолго задержала на себе взгляд и мысль Новикова.

С дядей Эдиком они играли в комиссара Пламенного. Вернее, из рассказов дяди Эдика, его выдумок, его разнообразного самиздата самым любимым произведением был рассказ об этом комиссаре Пламенном. Не рассказ, а легенда, героем которой мнил себя юный Костя, вслушиваясь в небыструю и полную неправильных, грассирующих звуков речь Эдика. Как у угасшего в ночи костра, от углей, от их расходящегося тепла греют руки, так грелся и он мечтами, плывущими от угасших слов, когда Эдик оставлял его наедине с собою и со сном и уходил в свои покои, и в свой покой… Едва ли не любимым из многочисленных сюжетов о Пламенном был тот, где «немцы» тайно завозят в красный Петербург состав с немецкими марками, он так набит деньгами, что двери вагонов трещат на морозе, они выгнуты наружу и едва удерживают давление бумажного злата. А запах от состава такой вкусный, что за ним галки да вороны в столицу тянутся. Сбиваются в огромные стаи, и летят в паровозном дыму… а по земле — лошади, повозки, люди… Пахнет им свежей валютой, деньгами пахнет. Но обманул немец советскую власть. Пообещал деньги привезти и прямо с путей народу раздать. А Ленин болеет, а Троцкий в опале, а на дворе — НЭП, или НЕПП, как это звучало из уст Эдика. НЕПП, Туоцкий. Немцы хитрые, нэпман ли, не нэпман ли как набьёт карманы марками, так и не захочет он воевать с мировым капиталистом за светлое трудовое будущее во всеобщем скромном благе и общественной собственности на станки, блага эти производящие. Перекует советский народ мечи, так сказать, на орала, а копья свои на серпы… И некому тот поезд остановить. (И Костя представлял себе маленьких суетливых людей, спешащих за огромным товарным составом, — у них копья наперевес, мечи да серпы. Значения слова «наорало» он в этой фразе не понимал, но принимал как данность, как и всего дядю Эдика). Но вот перед толпою, над которою реют вороны и галки, появляется комиссар Пламенный. Он вырос перед гудящим паровозом из-под земли, на белом рослом коне, в чёрной бурке, накинутой поверх огненно-рыжей, в цвет чубатых волос и лихо подкрученных усов, рубахи. Он вырос перед чёрной металлической машиной и, не тратя времени и силы на слова, выстрелил ему прямо в брюхо из серебряного маузера на длинной-длинной деревянной рукоятке и с длинным серебристым стволом. Ворон и галок первых, прежде людей, коснулось колыхание воздуха, произведённое выстрелом из серебряного маузера, и настиг звук встречи двух металлов, прорвавшийся сквозь грохот состава хлопком лопнувшей струны. Птицы взмыли в испуге ввысь, в стороны, их чёрная туча в хаосе разорвалась на облака. Хаос — это смятенная стая птиц…