Выживает сильнейший

— Французы такие надутые индюки, — заметила она, когда мэтр отошел от нашего столика. — Я могу мириться с чванливыми рожами, но ведь они давно стали интеллектуальными банкротами, вот что делает их патетику такой невыносимой. Вечно носятся со своей издыхающей культурой и насморочным языком, отказываясь с патологическим упрямством признать, что на нем уже никто не говорит, что он стал лингвистическим пережитком.

— Что вы хотите этим сказать?

Она хмыкнула.

— Пережитком, потому что в нем слишком мало слов?

— Ну, для того чтобы заказать утку под маринадом, слов вполне хватит, однако для более серьезных вещей их просто нет. Возьмите современную науку — когда в последний раз программное обеспечение было создано на французском?

— И все же это прекрасный язык.

Зина рассмеялась. Мальчик-мексиканец принес нам воду.

— Шеф, — с пренебрежением сказала она. — Какой-нибудь коротышка даже без зеленой карты[13]

.

Сидя напротив в кабинке, я ощущал аромат ее духов, легких и старомодных. Французских, наверное. Лизнув указательный палец, Зина провела на запотевшем стекле высокого стакана вертикальную линию. Затем другую. Перечеркнула их двумя горизонталями, превратив в поле для игры в крестики-нолики, и стерла ладонью.

— Вот видите, у меня тоже бывают дни, когда я становлюсь то Свифтом, то Папой.

— Естественно, как и каждый из нас.

— Нет, только если вам повезет.

Я улыбнулся.

— Что такое?

— Вы достаточно уверены в себе.

— Это плохо? — Она вновь, как и в машине, выгнула спину.

Не дожидаясь моего ответа, Зина положила руку на мое запястье. Тонкие хрупкие пальцы с неожиданно мягкими подушечками. Горячие — как у охваченного жаром или приливом энергии ребенка.

— Было бы лучше, если бы уверенности мне недоставало, Эндрю?

— Отчего же. Я бы сказал, что вы, очевидно, наделены многими достоинствами.

Хватка усилилась, в кожу впились ее ногти.

— Я?

— Интеллектуальными и физическими в равной мере.

Кисть расслабилась, палец ее легкими круговыми движениями начал поглаживать ложбинку на моей ладони. Не очень приятное ощущение, однако я не сопротивлялся.

Внезапно Зина убрала руку.

— Видимо, это больше по вашей части. Я имею в виду чувство собственного достоинства. На протяжении всего детства родители уверяли меня в моей одаренности.

— Добрая родительская поддержка.

— Я ни слова не сказала о их доброте. Но на похвалы не скупились. — В голосе ее прозвучала металлическая нота. Радужная оболочка глаз в полумраке казалась серой. — Родителями, собственно говоря, они были отличными. Умные, образованные люди, которые научили меня здраво мыслить. А ваши?

— Хотелось бы мне сказать то же самое. — Я покачал головой.

— Изнуряли своей любовью и опекой?

— Вовсе нет, но я не смог бы назвать их отличными.

— Бедняжка. Ваша мамочка вас не баловала — поэтому-то вы и избрали психологию?

— Может быть.

— Всего лишь? То есть вы и сами не знаете?

— Я не слишком силен в самоанализе.

— А мне казалось, в этом ваша суть.

— Суть в том, — пояснил Эндрю, — чтобы понять свихнувшийся мир, в котором мы живем. Это дает возможность делать в нем то, что желаешь. Не хочу заниматься самокопанием, предпочитаю лезть в чужие головы, не вступая в собственное дерьмо. Скажете — непоследовательно? Пусть так.

— Грубо, грубо, cher Э. Складывается впечатление, что вы ищете конфликтов. Если что-то дается вам без труда, вы теряете интерес, не правда ли?

Я промолчал.

— Правда? — Зина чувствительно подтолкнула меня локтем.

— Как уже было замечено, самоанализ раздражает, Зет. Что вы посоветуете заказать? — Я взял в руки меню.

Похоже, ей надоело играть — на мгновение лицо стало злым. Но Зина тут же овладела собой и улыбнулась.

— Ну, — весело проговорила она, — я бы предпочла палтуса.

— А он не окажется похожим на кашу?

— В таком случае я размажу ее по их рожам.

* * *

Рыба была приготовлена великолепно.

С кислой улыбкой мэтр поставил перед нами тарелки и опасливо наблюдал за тем, как попробовал я, как за мной положила в рот кусочек и Зина. Я удовлетворенно кивнул, она продолжала есть. Официант с облегчением повернулся спиной к столику.

Зина аккуратно разделала рыбу, убедилась в полном отсутствии костей и принялась методично, без единой паузы, уничтожать ее. Когда с этим было покончено, она переключилась на гарнир, и к тому времени, как я почувствовал, что уже сыт, на ее тарелке не осталось даже веточки петрушки.

— Еще одно достоинство, — заметил я.

— Вы принадлежите к числу мужчин, считающих, что женщина вообще не должна есть?

— Боже упаси.

— Тем лучше. Я люблю есть. — Зина откинулась на спинку кресла и вытерла губы. — Здесь, — она похлопала себя по плоскому животу, — не откладывается ни грамма. — Я сжигаю калории. Избыток энергии.

— Вы могли бы прекрасно заводить аудиторию.

Зубы ее сверкнули в улыбке.

— Я была замечательным заводилой.

Зина принялась раскачиваться в стороны, ритмично, в такт воображаемому барабану, потрясая сжатыми в кулаки и выброшенными над головой руками. Сидя в кабинке, она не привлекала внимания других посетителей.