Выживает сильнейший

— С людьми, с вещами… Но опять же, я говорю про то время, когда он был подростком. Повзрослев, Нолан мог измениться. Помню, мать увещевала его: «Милый, ты же не думаешь, что весь мир должен идти в ногу с тобой?» Может, он пошел в полицию, чтобы иметь возможность действовать быстро?

— Это создало бы больше проблем, чем разрешило бы их, Хелена. В работе полисмена быстрота действий требуется очень нечасто. Наоборот: копы обычно сталкиваются с неразрешимыми проблемами. Прошлый раз вы упоминали о его консервативных политических взглядах — вот что могло привести его в полицию.

— Наверное. Но этот период его жизни мне почти неизвестен. Он мог стать совсем другим.

— Часто он менял свои взгляды?

— Постоянно. Одно время перещеголял либерализмом отца и мать. Прямо-таки настоящий радикал, чуть ли не коммунист. А потом ударился в другую крайность.

— В колледже?

— Сразу после сатанизма, да, тогда он был уже значительно старше. Возможно, на первом курсе колледжа. Помню, как он читал цитатник Мао, вслух, за столом, говоря родителям, что они считают себя людьми прогрессивными, а на деле — отъявленные контрреволюционеры. Но вскоре увлекся Сартром, Камю, прочими экзистенциалистами и их бессмысленностью жизни. Пытался доказать их правоту тем, что как-то целый месяц не мылся и не менял одежду. — Она снова улыбнулась. — Все это кончилось, когда он решил, что девчонки ему нравятся по-прежнему. Следующая фаза началась… с Айн Рэнд, если не ошибаюсь. Он прочитал «Атлас Шраггд» и утонул в индивидуализме. Потом была анархия — рассуждения о свободе воли. Последнее, что я от него услышала, это то, что Рональд Рейган — Бог. Затем на протяжении лет о политике мы с ним не говорили, и на чем он остановил свой окончательный выбор, я не знаю.

— Искания взрослеющей личности.

— Не спорю, но со мной такого не было. Я всегда считала себя середнячком. Скучным ребенком.

— Как реагировали родители на эти перемены?

— Не особенно переживая. С терпимостью. Не думаю, чтобы они когда-нибудь понимали Нолана, но ни мать ни отец ни разу не пытались одернуть его, приземлить. Со стороны нам даже смешно иногда становилось от пылкости, с которой он отдавал себя новому увлечению. Но никто не подшучивал над ним. Семья как бы разделилась надвое: мы втроем и — Нолан. Мне всегда были ближе отец с матерью. — Она вытерла глаза. — Уже в колледже, я повсюду разъезжала с ними, ходила с ними в рестораны, даже после замужества.

— А Нолан нет?

— Он стал отходить от семьи еще лет в двенадцать. Предпочитал быть сам с собой. Сейчас я начинаю понимать, что уже тогда он жил своей собственной жизнью, куда не допускал никого.

— Отчуждение?

— Думаю, да. Или просто он был слишком умен для нас всех. Опять же, странно, почему он тогда стал копом. Какая система более упорядочена: семья или полиция?

— Копы как социальная группа тоже часто могут ощущать свое отчуждение. В условиях вечного насилия вырабатывается психология «мы-они».

— То же у докторов и медсестер, но я-то продолжаю сознавать себя частью общества.

— А Нолан, по-вашему, нет?

— Кто знает, что он чувствовал? Но жизнь, наверное, совсем стала ему в тягость — если он сделал то, что сделал. — Голос Хелены напрягся. — Как он смог, доктор? Как он дожил до момента, когда понял, что ждать завтрашнего дня нет смысла? Депрессия, как у отца. Видимо, это сидело у него в генах. Все мы, наверное, пленники биологии.

— С биологией не поспоришь, но всегда есть возможность выбора.

— Если выбор Нолана оказался таким, то это означает глубочайшую депрессию, согласитесь?

— Иногда мужчину толкает к этому злость. Полицейского — тоже.

— Злость на что? Работу? Я пытаюсь выяснить что-нибудь о его работе, отыскать причину возможных переживаний, кризиса. Попросила в Управлении его личное дело, меня отослали к инструктору Нолана, сержанту Бейкеру, он сейчас в Паркер-центре. Бейкер оказался довольно любезным, сказал, что Нолан был у него одним из лучших, но необычного за ним ничего не замечалось, и случившееся потрясло его самого не меньше, чем других. Поинтересовалась я и медицинской картой брата, побеседовала с людьми из их отдела страхования, надеясь, что профессиональные навыки помогут мне что-то выпытать. Может, все-таки болезнь, думала я тогда. С жалобами на здоровье Нолан не обращался ни разу, а вот к психоаналитику ходил — первый визит за два месяца до смерти, последний — за неделю. Значит, что-то было не так. Вы не знакомы с доктором Леманном?

— Имя?

— Рун Леманн.

Я качнул головой.

— Он ведет прием в центре. Я оставила ему несколько сообщений на автоответчике, но он ни разу не связался со мной. Вам не трудно будет позвонить Леманну?

— Нет, но он может не захотеть нарушить конфиденциальность.

— По отношению к мертвому?

— По этой проблеме идут споры, но большинство терапевтов не говорят о своих больных даже после их смерти.

— Я так и думала. Но врач может поделиться с коллегой. Вдруг Леманн сообщит вам что-то?

— Я попробую.

— Благодарю вас. — Она дала мне номер телефона.