Взгляд сквозь пальцы

Местные новости походили на фронтовые сводки, все в городе отлично знали, кто и какими методами делит между собой заводы и землю, дома отдыха неподалеку от «Столбов» и все остальное. А мы рассчитывали каждый рубль и везде ходили пешком. И я, и Генка хватались за любую подработку, но все это были гроши.

Поэтому я онемела, когда Генка протянул мне стодолларовую купюру.

– Откуда?

– Заработал.

– А подробнее?

– Оль, не допытывайся. Заработал – и все. Давай лучше подумаем, что купить в первую очередь.

Мне давно было известно, что означает такая интонация. Доктор Вернер принял решение. Dixi. Хау, я все сказал.

– Тебе в разведке служить надо, – попыталась я оставить за собой последнее слово.

– Я во сне разговариваю, ты же знаешь.

Да, я знала, что мой муж разговаривает во сне. И даже знала о чем. Во сне он продолжал оперировать. Если у меня и был повод ревновать, то к работе. И вообще, «кто не будет спрашивать, тому и не солгут». Нет, врать он не станет – просто не скажет ничего сверх того, что собирался. Шахтерское немецкое упорство… Он такой, какой есть, такого я и люблю.

– Хорошо, скажешь, если захочешь, а не захочешь, так и не скажешь…

– У всех жены как жены, а у меня психиатр…

– Сам выбирал. Сейчас поешь или после душа?

– После. Дашка спит?

– Да, еле уложила. Она хотела тебя дождаться. Я сказала, что ты на операции.

– И была совершенно права.

– Так ведь сегодня не операционный день. Что-то ургентное?

– Да. Подогрей мне что-нибудь, и давай поскорее ложиться. Завтра две грыжи, а меня ноги не держат.

Вечер потек по ускоренной программе: «мужа надо покормить и отдохнуть». Ну да, а меня «кормить и отдыхать» не надо, хотя эпилептичка Зайцева из четвертой палаты дала тяжелую серию, и я скакала вокруг нее еще три часа после конца рабочего дня. Но ведь я не принесла ста долларов…

Дальше – больше. Деньги проявлялись в непредсказуемых суммах, по непонятному графику. Генка продолжал молчать, молчала и я, потому что без них мы, пожалуй, просто сдохли бы от голода.

Финал наступил через три месяца. Генка не пришел домой и не позвонил, что задерживается. Впрочем, он и не задержался в отделении: когда я туда дозвонилась, его там давно не было. Дашку я уложила, но сама уснуть не могла. До полуночи обзванивала приемные покои, до двух часов ночи – отделения милиции. В морги звонить не смогла.

Чтобы не разбудить Дашку бесконечной топотней по квартире, я убралась на балкон, где мне полагалось бы нервно курить – да вот беда, я в жизни не выкурила ни одной сигареты и не собиралась начинать. Так что я просто сидела в старом кресле, скорчившись в позе эмбриона, бессмысленно смотрела в пространство и твердила про себя: «Был бы только жив, был бы только жив…»

В четвертом часу утра во двор въехала машина. Хлопок дверцы выдернул меня из ступора. В серой предрассветной мгле я углядела Генку, вылезающего из черного «мерса», и тут же обнаружила, что безуспешно пытаюсь открыть в другую сторону дверь собственного балкона. Наконец справилась и бросилась в прихожую. Страх перешел в ярость, и, когда Генка переступил порог, я чуть не кинулась на него с кулаками.

Мой муж едва стоял на ногах. Серое измученное лицо, мешки под глазами… И вместо вопля: «Где ты шлялся, черт возьми?» – я только и смогла сказать:

– Что случилось? Почему не позвонил?

– Оль, не было времени. Давай спать, утром все объясню. Сегодня же воскресенье или я совсем того?

– Еще не совсем. Воскресенье.

Уснул он мгновенно. А я еще долго вертелась, но в конце концов тоже отрубилась и спала без снов до тех пор, пока меня не подергала за руку Дашка.

Генка проснулся далеко за полдень и сразу схватился за телефон. Я слышала, что он требует отчета о том, как кто-то вышел из наркоза, – в своей обычной манере, четко по пунктам: пульс, давление, температура, объем мочи, объем введенной жидкости, контактный или нет… Интонации говорили, что он сейчас, скорее всего, подхватится и исчезнет – может, до вечера. Ну что ж, я знала, за кого выхожу. Будь он акушером, наверное, было бы еще круче.

Когда Генка вышел на кухню, к нам с Дашкой, он уже не походил на ту серую ночную маску усталости, но и до себя обычного ему было далеко.

– Оль, свари мне овсянку, желудок болит, последний раз ел вчера утром.

– Уже сварила.

– Не злись, сейчас заморю червячка и расскажу.

Замаривать ему, похоже, пришлось не червячка, а удава. Дашка лезла отцу на колени, требовала недополученного внимания – едва-едва мне удалось отвлечь ее предложением сыграть в лото.

– А папа? Я с папой хочу!

– Даш, папа всю ночь работал и устал, пусть поест спокойно, отдохнет, а потом сыграем все вместе.

– Операция, да? Грыжа?

Она совсем недавно научилась выговаривать звук «р» и с таким упоением произнесла «гр-р-р-рыжа», что я невольно улыбнулась. Генка улыбнулся тоже, но как-то криво.