Строить догадки относительно личности Вермеера можно сколько угодно: все равно ничего, кроме картин, у нас нет. Вермеер – это только глаз. Mais quel œil!
[42] Мы имеем дело с первым (и практически единственным) случаем в истории европейской живописи, когда художник наделен такой остротой ви`дения, что ему не требуется подкреплять визуальные впечатления осязательными. Принято считать, что тактильные ощущения воспринимаются нами как более достоверные, чем сигналы от зрительного нерва. На этом принципе, по сути, строится вся техника классического рисунка. Четкий контур – знак того, что предмет материален, что его можно потрогать. Даже Караваджо, при всем своем бунтарстве и борьбе с академизмом, разделял эту установку и свято верил, что форма создается прежде всего линией, замкнутым контуром. Вермеер, как это ни парадоксально (трудно представить человека, который бы так мало походил на Караваджо по темпераменту), оказался куда более радикальным новатором. Если какая-либо область пространства меняла цвет или тон, он просто фиксировал этот факт – без всякой предвзятости, ничем не выдавая априорных знаний о предмете. Столь чистое, фотографически точное ви`дение кажется почти противоестественным. Не кроется ли за этим «чудом» какой-то механический трюк? Думаю, Вермеер почти наверняка прибегал к помощи приспособления, известного как камера-обскура. Это оптическое устройство позволяет получить на листе бумаги (или иной белой поверхности) перевернутое цветное изображение наблюдаемой сцены. Оговорюсь: я готов предположить, что художник не пользовался специальным аппаратом такого рода (они, как пишут, были невероятно сложны в обращении), но простейшей альтернативой он уж точно не пренебрегал: я имею в виду «кустарный» вариант камеры-обскуры в виде обыкновенного темного ящика с матовой стеклянной пластиной. Отсюда – не только контрастность светлых и темных тонов, но и неповторимая передача световых бликов, превращающихся в россыпь круглых мазков-точек. Похожий эффект, кстати сказать, присутствует и на полотнах Каналетто, а уж об этом художнике доподлинно известно, что он использовал камеру-обскуру. Вообще говоря, такое специфическое дробление света знакомо каждому, кто сталкивался со старыми моделями фотоаппаратов: при изменении фокуса в видоискателе появляются крохотные светящиеся «шарики», заслоняющие основное изображение.
Вермеер. Урок музыки. Ок. 1662–1665. Деталь
Описанные технические уловки помогают понять, с чем связана беспристрастная точность вермееровской кисти. Но они никак не объясняют тех главных качеств, за которые мы более всего ценим его живопись. Взять, к примеру, безупречно выверенные интервалы между фигурами и предметами. Каждая форма на холсте не только замечательна сама по себе, но и идеально соотносится с окружением, причем это равновесие проявляется сразу на двух уровнях: на изобразительной плоскости и в трехмерном измерении. Выявить композиционную структуру и одновременно передать ощущение глубины пространства – задача не из простых. Ведь Сезанн бился над этой дилеммой добрую половину творческой жизни. Сколько раз он мучительно переписывал одни и те же сцены, пока не находил нужного решения! Вермеер же как будто не ведал метаний и скользил по этим бурным водам с лебединой грацией, горделиво и непринужденно. Какими усилиями достигалась эта видимая легкость, от нас тщательно сокрыто. Однообразная гладкость красочного слоя, отстраненно-дисциплинированный мазок – словно работал рациональный ремесленник, какой-нибудь мастер по росписи карет. В чем секрет этой завораживающей опрятности? Посмотрите, к примеру, как Вермеер пишет прямоугольные предметы (картины, карты, стулья, спинеты). Все эти формы обладают у него той гармоничной законченностью, какая присуща абстракциям Мондриана. Чем объяснить подобное совпадение? Превосходным вкусом или строгим математическим расчетом? Геометрические построения, конечно, могли на что-то влиять, но все-таки ключевую роль играло бесподобное художественное чутье, тончайшее чувство соразмерности: именно оно, как ни крути, определяет гармонию как пространственных, так и цветовых соотношений.