Взятка. Роман о квадратных метрах

– Отравила, – прошептал Аллин супруг, царапая ногтями одежду, – умираю…

Но никто его не услышал, и лишь собачка испуганно шарахнулась в сторону и прижалась к ногам своего хозяина-меломана, когда стоявший рядом человек грузно осел и стукнулся лбом о стенку кабины лифта. Сосед-меломан подумал, что Илья пьян, а собачка сделала на полу маленькую лужицу. Она была небольшой собачкой, и лужица у нее тоже вышла небольшой, словно разлили столовую ложку.

Мать, дочь и стеклянная тумбочка

1

Очень даже возможно, даже наверняка, что никакого соседа с собачкой в то утро в лифте не было. Что не слушал он, этот подвопросный сосед, песню, которой, кажется, и не было еще в том году написано. Может быть, и так. Но разве это главное? Разве не стоит хоть немного приукрасить эту ужасную, отвратительную историю о подлостях и низостях человеческих, которая разворачивается перед тобой, о мой читатель? Я надеюсь, что то количество сигарет, что ты выкуриваешь обычно в течение дня, не увеличилось в связи с чтением моих записок, самое ценное в которых то, что они сплошь подлинные и ничего, кроме соседа с маленькой, описавшейся от страха собачкой, я не выдумал.

Алла давала мужу какую-то дрянь в течение нескольких дней. Я так никогда и не узнал, чем именно она отравила его, кажется, это был обычный препарат, из тех, которые свободно продаются в аптеках и могут вызвать подобную реакцию в случае индивидуальной несовместимости или передозировки. Этот препарат, скопившись в организме, просто выключил сердце, а потом, на вскрытии, не нашли ничего криминального. Алла знала, что делать. Воистину врач – лучший идеальный убийца из всех.

Илью хоронили широко, с размахом, с настоящей похоронной процессией и духовым оркестром. Странно, почему нигде в литературе никто и никогда не написал о музыканте похоронного духового оркестра? Верно, потому, что это самая жалкая, самая ничтожная профессия. Музыкантишка, играющий на похоронах, сливающий слюну из мундштука своего тромбона после того, как вырос свежий могильный холмик, а потом тискающий потный граненый стакан, по-заячьи труся вокруг барабана, на котором расстелена газета, а поверх нее закусь: колбаса, хлеб и огурцы. Картина, при которой бытие Акакия Акакиевича воспринимается словно день первого лорда Адмиралтейства. Гадкие, гадкие похоронные музыкантишки с синими, сливовыми носами! Кто помянет вас с благозвучием, тому и глаз вон.

За гробом шла безутешная вдова в черном кружевном платке. Время от времени она аккуратно промакивала глаза белым бумажным платочком. Рядом с ней шагала пятнадцатилетняя девушка, которую я тогда увидел впервые. Это была Рита. Я двигался много правее, стараясь затеряться в похоронной процессии, но время от времени получалось так, что я оказывался неподалеку от Аллы и ее дочери. С каждым разом мне все больше хотелось смотреть на Риту, так как все не получалось разглядеть ее толком, а те мазки, которыми я пытался запечатлеть ее образ в своей памяти, рисовали передо мной весьма замечательный портрет. У посредственной, некрасивой матери выросло очень милое, очаровательное дитя, и дитя это представляло собой почти полностью сформировавшуюся молодую женщину, готовую вот-вот распуститься, подобно самому яркому, самому прекрасному цветку. Горе этого ребенка было неподдельным, веки припухли от долгих рыданий, уголки рта были скорбно опущены. Она время от времени морщила лоб и прикрывала лицо рукой в черной вязаной перчатке. Стужа стояла приличная. Как и положено этому времени года, над процессией поднимался пар, меховая оторочка Ритиного капюшона была покрыта инеем, получившимся от ее дыхания. Когда все окружили могилу и зазвучали быстрые прощальные речи (многие произнесли по несколько слов, иногда в точности повторяя слова предыдущего выступавшего), я оказался прямо напротив Риты: нас разделял только зияющий прямоугольник в земле, и я, стараясь так, чтобы не заметила Алла, стал рассматривать ее, подмечая тонкие черты ее лица, ее особенную, как мне тогда показалось, немного восточную красоту. Лицо ее было чуть вытянутым, нос довольно длинным, но все это было пропорционально и прекрасно сочеталось с большими, именно восточными глазами: черными, в обрамлении пушистых ресниц. Едва намеченные скулы очень нежно и совсем немного выдавались, подбородок был ровным, округлым и очень женственным. Я залюбовался Ритой, но не терял бдительности и рассматривал ее лишь краем глаза, почти все время безотступно глядя на ее мать. Это было излишним потому, что Алла почти не смотрела по сторонам, а все больше глядела в землю, о чем-то сосредоточенно размышляя. Вид у нее был подобающим обстановке, так как довольно просто спутать раздумье со скорбью и наоборот, тем более, что многие раздумья носят, как правило, не больно-то веселый характер.