Я попыталась не раздуться от гордости.
– Конечно. Но я хочу пойти туда, пока еще хорошо помню, где именно ее закопала.
– У нее получилось! – заорал Тристан, обращаясь к миру в целом. – Ты отличный парень, Стоукс. Пошли. Машина профессора стоит позади здания.
Меня ошеломляло все: запах выхлопных газов, городские шумы, швы на моих джинсах, мягкость автомобильного сиденья. Мне чего-то мучительно недоставало. По пути через Сентрал-сквер и дальше по Массачусетс-авеню я, как могла, подробно описала всем четверым (Ода вел машину) прошедший день. Эржебет пришла в восторг, узнав, что живет в куда лучшую эпоху, чем несчастные пуританские ведьмы.
– Отрадно сознавать, что кто-то страдал даже больше моего из-за того, что попал в неудачное место в неудачное время, – сообщила она нам.
Мы научились не отвечать на такие ее выпады.
Наконец подъехали к дому, и все впятером прошли через калитку в сад и дальше на задний двор.
Валун был здесь – он казался пониже, чем четыреста лет назад, но лишь чуть-чуть, да и то главным образом потому что его окружал сад. Почти невозможно было сообразить, где раньше протекал ручей, но в любом случае мне нужна была ближняя сторона валуна. Я нашла знакомый выступ камня, сориентировалась по нему, легла на траву, коснулась его вытянутой рукой и похлопала по земле рядом с моим плечом.
– Прямо здесь. В запечатанной бадейке.
Лопаты уже были наготове. Копали все. Даже Эржебет приняла участие – по большей части символическое.
Через час у нас была яма пять футов глубиной и десять шириной, а от огорода Ребекки не осталось практически ничего. Задний двор напоминал археологический раскоп. Собственно, это он и был: мы нашли ржавый игрушечный грузовик примерно пятидесятых годов двадцатого века и несколько костей, вероятно, зарытых собакой. Ниже нам попался целиком проржавевший фонарь девятнадцатого столетия. А под ним – и тут сердце у меня забилось быстрее – лежали те самые битые ракушки, которые я держала в руках четыре века назад, несколькими часами раньше…
И все.
Бадейки под ними не было.