Взлёт над пропастью. 1890-1917 годы.

Тема соперничества Петербурга и Москвы — известная страница отечественной истории — в предыдущих главах уже находилась в поле зрения. Наиболее активная фаза противостояния двух столиц пришлась на Первую мировую войну. К сожалению, этому важному сюжету до сих пор уделено мало внимания, а большинство специалистов вообще проходят мимо него. О том, что схватка питерского и московского капитала тогда уже намечалась, ещё в советские годы указывал И.Ф. Гиндин, плотно занимавшийся экономической проблематикой[2224]. Теперь же можно утверждать, что борьба ведущих финансово-промышленных групп отличалась большой остротой и имела самое непосредственное отношение к нарастанию общего кризиса, повлёкшего за собой падение Российской империи в феврале-марте 1917 года[2225]. В предыдущих главах показано, как в последнее десятилетие перед крахом нарастала экспансия в экономику петербургских банков, чьё влияние распространялось на целые отрасли. На очереди была Первопрестольная — крупнейший всероссийский промышленный центр, овладение которым окончательно переформатировало бы весь внутренний рынок.

Основой экономического могущества Москвы являлась текстильная и лёгкая индустрия. Именно отсюда выросла купеческая элита, концентрировавшаяся вокруг древней столицы. В предвоенные годы сложилось 9-10 групп, оказывавших решающее влияние на деловой мир Москвы[2226]. Наиболее сильной из них являлись Кнопы, владевшие шестью крупными мануфактурами, что позволяло им генерировать значительные финансовые потоки. Именно в орбите Кнопов взошёл Н.А. Второв, чья видная роль в купеческих верхах на завершающем этапе капитализма в России особенно заметна. С 1907 года он сбывал продукцию трёх ситценабивных фабрик, выступая в качестве коммерческого директора, постепенно набирая силы. Именно благодаря Кнопам Второв вознёсся на вершину предпринимательского Олимпа[2227]. Мощная группа сформировалась вокруг «Трёхгорной мануфактуры» семьи Прохоровых. В её орбите находилась Ярославская большая мануфактура, Ярцевская фабрика Хлудовых, Покровская Ляминых, ткацкое предприятие Дербенева в г. Александрове и ряд других[2228]. Амбициозностью отличался клан Рябушинских, в состав которого входили Третьяковы, Бардыгины, Рабенеки со своими хлопчатобумажными активами. Наименее текстильной была группа Вогау; оставаясь семейным предприятием, их фирма больше напоминала многоотраслевую компанию. Они контролировали уральское медеплавильное общество Кольчугина, Белорецкие заводы, являлись крупными акционерами Московского металлического завода Ю. П. Гужона, а также участвовали в чайных и сахарных делах[2229].

Характерная черта московского бизнеса — довольно слабое использование финансовых технологий. Например, к облигационным займам перед войной прибегли не более десятка компаний, что свидетельствует о крайнем слабом проникновении банковского капитала в хозяйственную жизнь. Причём это относится даже к продвинутым по московским меркам Кнопам и Вогау, у которых меньшая часть собственных капиталов помещалась в акции и облигации[2230]. Да и банки Первопрестольной, как сказано выше, уступали петербургским не только по объёму привлечённых ресурсов, но и по разветвлённости филиальной сети. По сведениям Министерства финансов, на июль 1914 года у Московского банка Рябушинских имелось восемь отделений, у Московского купеческого и Учётного — по пять, у Юнкер-банка — три, у Московского частного и Торгового они вообще отсутствовали, тогда как у каждой из ведущих финансовых структур столицы насчитывалось по 50–60 отделений[2231]. Всё это наглядно показывает, что Москва представляла собой благодатное поле для питерских банков, стремившихся заполучить командные высоты в российской экономике. Однако овладеть купеческой цитаделью было делом далеко непростым, поскольку московские предприятия, включая банки, хотя и носили форму акционерных товариществ, но ценные бумаги, как правило, оставались в руках крупных собственников и их семей; аккумулировать крупный пакет было сложно. В уставах обществ в большинстве случаев имелись параграфы, затруднявшие продажу акций «на сторону», т. е. на бирже. Что таковой параграф не являлся простой формальностью, писал московский купец П.А. Бурыщкин. В воспоминаниях он рассказал, как его семья пыталась войти в капитал Никольской мануфактуры, купив несколько десятков паёв этого комбината. Но хозяева отказались переводить ценные бумаги на имя приобретателя, что вылилось в долгое судебное расследование[2232]. Если с такими трудностями сталкивались свои, родственные предприниматели, то появление в числе собственников купеческих активов посторонних представлялось вообще маловероятным.