Взлет против ветра

полусвет локаторных экранов, и эти бесшумные деловитые люди, застывшие перед ними, вся эта тишина привычно действовали на генерала Баталова, рождая в нем состояние покоя и даже какую-то нежность ко всему происходящему. Нет, он еще не уйдет навсегда из этого такого ему дорогого, волнующего авиационного мира, бесконечно близкого и понятного. Этот мир был его призванием, его душой и родным домом даже теперь, когда он уже не летал на боевых самолетах. Баталов улыбнулся, вспомнив, как однажды в откровенном разговоре спросил его крупный партийный работник:

— Слушай, товарищ Баталов, как ты понимаешь свой долг коммуниста?

Антон Федосеевич, не задумываясь, ответил:

— Чего же тут понимать? Небо. Чистое небо над головой моего советского народа. Вот за что я отвечаю и готов отдать жизнь до последнего удара сердца, потому что нет для меня ничего дороже этого неба и людей, живущих под ним.

Это, возможно, было немножко прямолинейно, но точно, и партийный работник одобрительно кивнул головой. А несколько позднее, накануне прилета к ним большой инспекционной группы из Москвы, зашел Баталов в кабинет начальника политотдела и увидел, что рыжеволосый Пушкарев ворошит груду бумаг.

— Над чем это ты пыхтишь, Сергей Федорович?

— Да вот планы политработы просматриваю. Идейное воспитание, партийно-политическая работа на полетах и учениях, охват коммунистов партийными поручениями...

— Партийное поручение, — задумчиво повторил командующий, — это что же такое значит?

Губы у Пушкарева насмешливо дрогнули, и он покачал головой.

— Смотри ты, Антон Федосеевич. Командные высоты настолько овладели твоим вниманием, что ты начинаешь элементарные истины забывать. Как бы секретаря партбюро скоро в кабинет к себе не стал вызывать, чтобы он партийные взносы от тебя принимал.

— Перестань шутить, — нахмурился Баталов, — сам знаю, что такое партийное поручение, если с сорок второго года в членах партии состою и под крылом «ила» билет членский получил. Комплекс широкий — от выпуска боевого листка и до руководства Военно-Воздушными Силами.

— Верно, — почему-то с замешательством подтвердил Пушкарев.

— Ну так вот я тебя и хочу спросить. Высокая инспекция приедет и заинтересуется, а какое партийное поручение выполняет командующий? Что ты на это ответишь? Получается, никакого, и на протяжении нескольких лет. Боевых листков я не выпускаю, агитационную работу не веду, плакатов и лозунгов не пишу.

— Ах, ты вот о чем, — пришел в веселое настроение Пушкарев. — Нет, Антон Федосеевич, мы никогда не потребуем, чтобы ты выпускал боевые листки и заменял агитатора в эскадрилье. Есть у тебя партийное поручение. Одно — и самое высокое. Ты — командующий. Ты за небо над передними рубежами всего социалистического мира отвечаешь. Хочешь возразить, сказать, что за это небо отвечает у нас каждый, начиная от часового, стоящего у въезда в наш авиагородок, и кончая самим командующим? Верно, каждый отвечает. Но лишь у одного тебя объем ответственности такой огромный. Ты непосредственно за это отвечаешь перед народом, государством и партией.

Вспоминая сейчас об этом разговоре, Баталов думал о том самом, что Пушкарев назвал тогда периодическими партийными поручениями. Как это ни странно, но именно они, а не какие-нибудь оперативные или тактические деяния, связывали его всегда с огромной массой людей, носивших авиационную форму и делавших то самое дело, которым руководил он. И сейчас, глядя на ночной аэродром, ощущая четкий ритм его жизни, думал Баталов о высокой честности и трудолюбии всех, кто готовил к этим ночным полетам боевые машины или поднимал их в небо, руководил их выходом на ночную цель, как это делали окружающие его люди в авиационной форме, или ожидал их возвращения на земле, на остывших от ночной прохлады плитах рулежных дорожек.

Только один человек знал, что Баталов скоро расстанется с этим миром, — сам Баталов. Слишком трудными и бессонными становились ночи после тяжелых рабочих дней, слишком часто напоминало о себе утомленное сердце, которому бог знает сколько осталось еще стучать. Скоро он уйдет из этого бесконечно дорогого ему мира, мира открытых лиц и прямых сердец, больших скоростей и огромных перегрузок, длинных инверсионных душистых следов и ночных, загадочно мерцающих стартовых огней. Баталов уйдет, и тогда любой из ныне подвластных ему авиаторов, от юных сержантов и до седеющих уже полковников, может сказать: мы потеряли его одного, он же потерял нас всех. Да, такова жестокая логика существования.

Антон Федосеевич вздохнул и отошел от окна. Жизнь кипела и на земле и в воздухе. Командующий подошел к одному из экранов, стоя за спиной молоденького сержанта, долго следил за перемещениями пульсирующих точек — целей. Оглянувшись на мгновение назад и увидав за своей спиной не кого-нибудь, а самого командующего, сержант то ли пугливо, то ли уважительно попытался встать, но был немедленно остановлен сердитым голосом генерал-полковника: