Взлет против ветра

По залу пробежал смешок, и Аркадий грустно подумал: «Этот уж выдаст так выдаст. Припомнит, как я поколотить его собирался за маманин водочный рецепт».

Джон спокойно обвел глазами зал и с уверенностью профессионального оратора важно повторил:

— Все вы знаете, но не до конца понимаете. — И вдруг его голос зазвенел тонким дискантом: — Да, знаете. Знаете, что Джон Петушков носил шотландскую бородку, а потом пытался завести прическу а-ля хиппи. Сейчас от всего этого остались только эти маленькие баки, до и то их сбрею. От шотландской бородки мне наш замполит хирургическим путем приказал освободиться. Это вы знаете. Сам в парикмахерскую отвел.

— Знаем! — крикнул кто-то с места. — Давай дальше, это пока что не по существу.

— Нет, подождите, — прервал вмешавшегося Джон. — Сейчас вы все убедитесь, что по существу. Прическу мою вы видели, но кто из вас и когда сделал попытку хотя бы раз заглянуть под эту прическу, увидать, сколько там мусора, и помочь этот мусор вымести? Тут вот наш замполит Болотов говорил, что я, дескать, исправился, летать стал лучше, к службе нашей авиационной серьезнее относиться и те де и те пе. Верно. Серьезно я стал понимать свое место в жизни, товарищи, и за свое прошлое мне стало и горько и стыдно. А все почему? Потому что нашелся у нас в полку один человек, который сумел заглянуть под мою прическу, прямиком в черепок, понять, что мне мешает стать настоящим человеком, и пробудить стыд.

Джон сделал паузу, и зал замер в напряженном ожидании, потому что такой исповеди от Петушкова еще не слыхивали.

— Кто же? — прозвучал из первых рядов бас командира эскадрильи Вовченко.

— А вам бы в первую очередь об этом следовало знать, товарищ майор, — как-то слишком вольно и строго оборвал его Петушков. — Этот человек ваш подчиненный, а мой непосредственный начальник — командир пары старший летчик лейтенант Аркадий Баталов. Да, да, только он помог мне правильными глазами посмотреть на собственную жизнь, увидеть в ней торичеллиевы пустоты, на которые никто мне раньше не указывал. — На лице Джона появился розовый румянец, и вдруг он звонко выкрикнул в притихший зал: — Вы вот тут его судите, в слабоволии пытаетесь обвинить. А я не верю. Слышите, не верю! Конечно, если разбираться формально, мог бы он еще две-три минуты бороться за жизнь своего истребителя. Но ведь это же первое в его жизни испытание. А он не запаниковал, не закричал, как резаный поросенок, достойно вел себя. И приказ имел покинуть кабину. Так за что же вы его тут судите? Я не согласен, как говорится, со всеми предыдущими ораторами. Я уверен, что Аркадий Баталов достойный сын своего отца. И летчиком он станет что надо, можете не сомневаться. А пока что, товарищ лейтенант, разрешите при всех пожать вам руку и спасибо сказать за то, что помогли мне встать на ноги. Теперь уж не сорвусь.

Каким-то быстрым и точным акробатическим прыжком он легко соскочил со сцены в зрительный зал, подбежал к Аркадию и так тряхнул его за руку, что поднял с кресла. Половина зала разразилась неодобрительными выкриками, половина неистово зааплодировала. Побледневший Болотов долго звонил в колокольчик.

— Тише, товарищи, у нас собрание, а не концерт художественной самодеятельности с исполнением сольных номеров. Слово имеет... — Болотов обвел глазами зал и остановился на командире эскадрильи Силине, который с деланным равнодушием наблюдал происхоДящее. — Вы хотите выступить, товарищ Силин?

— Угадали, товарищ майор, — прогудел Силин. — Только я с места. Тише, товарищи. Тут вам действительно не концерт художественной самодеятельности. — Он поднял руку.

— Я действительно скажу, как говорится, со всею прямотой и откровенностью. Есть у меня одна отрицательная черта. Это я в порядке самоанализа. Ворчлив я. Товарищи знают. Вот и по поводу назначения лейтенанта Баталова на должность старшего летчика ворчал. Что было, то было. Только я не прав оказался, потому что Баталов не только летать научился, но даже из такой курицы, как Джон Петушков, начинающего орленка сумел воспитать... — Силин вздохнул и, покачав головой, пробежал глазами по притихшим рядам. — А теперь с профессиональной стороны позвольте. Случай, конечно, горестный. Погибла машина. Но в чем же виноват лейтенант Баталов, если в критической обстановке покинул ее по приказанию руководителя полетов?

— А сам бы так сделал? — выкрикнул с места упрямый Вовченко.

— Я — это другой разговор, — уклонился Силин, — я уже двенадцатый год летаю. А лейтенант Баталов в первую переделку попал. И правильно он поступил. У него были все основания катапультироваться и не было надежды, что двигатель запустится с новой попытки.