Взлетная полоса

Однако радость жила во мне недолго. Пришла тревожная мысль: а стою ли Надиных похвал? Она о своих недостатках говорит. А сколько их у меня? Да вот первый — неискренность. Ведь ни слова не написал, что руки несуразные, лицо прыщавое. Уродцем прикинулся! Я же на комплимент напрашивался. И еще: хвастун, спесивый. Тренеру что сказал? Зазнаваться не буду. А на улице с ребятами потом разговаривал так, будто уже титул чемпиона присвоили…

Принялся вспоминать и другие неприятные случаи и скоро пришел к мысли: не тот я человек, за которого меня принимает Надя.

Расстроенный, я вошел в комнату, где мама читала листки с бледно отпечатанным текстом — разработку экскурсионного маршрута, и, помявшись, спросил:

— Мам, ты не находишь, что у меня слишком много недостатков?

Она отложила листки и прищурила уставшие глаза.

— Слишком много?.. Я бы не сказала. Есть, конечно, отдельные.

— Ну а какие?

— Не всегда чистишь обувь. Ленишься подогреть себе обед. Зарядку не делаешь. Читаешь лежа. Достаточно?

— У меня принципов нет, — мрачно объявил я.

— Любопытно, — проговорила мама.

— Да, беспринципный. Вижу, например, человек делает плохо, подло. Возмущаюсь. Но ведь про себя. Как это называется? Беспринципности. Валька Капустин трех пацанов превратил в рабов. Как шестерки в рот смотрят. Противно. А я молчу.

— Ну с такими хулиганами лучше не связываться.

— Так и будут все говорить. А Вальке того и надо… И вообще я нечестный. — О случае в магазине рассказывать мне было особенно неприятно. — Получаю недавно сдачу и вижу — кассирша лишние деньги дает. Вышел на улицу, снова пересчитал — точно, пятьдесят копеек передала.

— И ты?..

— Не вернулся, не отдал. — Я вздохнул.

— Что ж, сынок, — мама тоже вздохнула, — совесть мучает, и то хорошо. А деньги завтра же верни.

Утром в школу не надо было идти — на отрывном календаре красные цифры извещали о воскресенье. Под зажигательную музыку пластинки, где был записан весь курс упражнений аэробики, я сделал получасовую зарядку, потом растерся мокрым полотенцем и почувствовал себя готовым к великим подвигам.

Мама с одобрением оглядела меня.

— Теперь со спокойной совестью можешь написать Валерию, что наказ его выполняешь.

В одном из писем брат беспощадно критиковал меня за то, что не делаю зарядку. Там были такие строки: «И передайте этому трусишке мой строгий солдатский наказ: пусть от зарядки не отлынивает, а закаляется во всю силу, как и положено будущему воину. Если же того делать не станет, то предупреждаю: вернусь домой и учиню акт насилия — кину в прорубь. А там одно из двух: либо закаленным моржом станет, либо утопленником».

После завтрака мама положила на стол пятидесятикопеечную монету. Мне было неприятно, что она опередила меня и сама дала деньги. Будто я забыл.

Когда шел к магазину, то очень переживал: как отнесется кассирша? Вдруг начнет стыдить? Но страхи были напрасными. Не дослушав сбивчивых объяснений, кассирша расцвела от улыбки и не ругать меня стала, а хвалить.

— Вот, граждане, ворчим на них, на поколение, недовольны, а зря. Поглядите, какой сознательный, — полтинник ему переплатила, так принес, не забыл.

Я растерялся, покраснел и скорей, скорей к дверям, на улицу. Сначала даже сердился на нее: к чему было шуметь на весь магазин? Все стали оглядываться, смотрят как на чудо. Героя увидели! Но потом чуточку остыл и перестал сердиться. За что в самом деле? Чего плохого мне сделала? Это я обидел ее: столько дней не возвращал деньги. Можно сказать, украл. А еще в комсомол вступать собираюсь.

«Вот слушай, Борис Сомов, — подходя к своему двору, сказал я себе, — так жить нельзя. Все! Точка! Баста!»

Новую жизнь я начал тут же, немедленно. У подъезда Шурик и Лева, приятели по детсаду, пыхтя и сопя носами, утверждали свое право на старую диванную пружину. Силы были равные, и ничьей скорой победы не предвиделось. Я мог бы и мимо пройти, однако остановился и строго сказал:

— Дайте-ка сюда! — Я отобрал пружину и объяснил: — В школу отнесу, на металлолом. Тепловоз для БАМа из нее сделают.

— Разве хватит? — спросил Шурик.

— Вы дадите пружину, другой — старую мясорубку, третий — утюг, вот и наберется. А за пружину — спасибо!

В дверях подъезда я обернулся — недавние враги стояли рядом и, довольные, смотрели мне вслед.

Через шесть дней я сел за очередное письмо. Просидел над ним еще дольше, чем Надя. Хотелось не ударить лицом в грязь, написать умно и поэтично.