Ничего другого маме не оставалось, как со страхом додумать — не помутился ли из-за этой драки мой рассудок? Она испуганно оглядела раздувшуюся щеку, которую я и сам видел краешком глаза, и положила руку мне на лоб.
— Ты не больной?
— Нет, мама, я счастливый.
Это вконец перепугало ее.
— Ложись на диван. Температуру измерим.
— Температура нормальная, — успокоил я. — А счастливый оттого, что приняли в комсомол, во-вторых злодею Вальке черную жизнь сейчас устроил.
Вечером, по требованию Валеры, я во всех подробностях рассказал о драке. Не в пример маме, брат полностью одобрил мои решительные действия. Даже подхватил меня под локти и, как маленького, посадил на пыльный шкаф. Я чуть головой о потолок не треснулся.
— Герой! — объявил Валера. — Правильно, братуха, не давай подлецам спуску! И не бойся. Если станет затевать пакость — мне скажи. Потолкую с ним про таблицу умножения.
И отец был доволен. Отрезал кусок пирога с подрумяненной корочкой и подал мне. А следом произнес, можно сказать, торжественную речь, из которой следовало, что хотя оно вроде и не к месту: и в комсомол приняли, и в драку полез, но если с другой стороны поглядеть, то вполне даже к месту. Надо в корень глядеть: во имя чего драка. А раз постоял за справедливость, не струсил перед самим Капустиным, то, может, эта драка весомей всех рекомендаций будет.
Захвалили меня. Хоть снова на шкаф забираться и сидеть там, как памятник самому себе.
На ночь мама сделала мне примочку, перевязала лицо бинтом, однако предательский Валькин удар оказался сильнее примочки — утром щека по-прежнему оставалась перекошенной, и я был в нерешительности: идти в школу или остаться дома?
И если бы на глаза не попался список моих «пороков», в котором я вчера с удовольствием зачеркнул третий пункт «трусость», то в школу, наверное, не пошел бы. Тем более что со вчерашними хлопотами и уроки не успел выучить. Список, словно заноза в пальце, не давал покоя. Если не пойду, то получается, что трушу? Ребята над синяком будут смеяться? Пусть!
И правильно сделал, что пошел. Смеяться надо мной никто не собирался. Весть о поединке с Капустиным долетела и сюда. Мне пожимали руки и на лицо взирали с уважением, точно видели не синеватую раздувшуюся щеку, а новенькую боевую медаль.
Но главная награда, оказывается, была впереди.
Крестик на голубой доске был наверняка нарисован накануне вечером, утром, идя в школу, я не заметил его, просто и не догадался посмотреть на эстраду. Увидел лишь днем. Сначала решил дождаться темноты и тогда вытащить письмо. Однако скоро понял: мучиться до вечера не хватит сил. К тому же, как и обещал Федор Васильевич, жэковский монтер с раздвижной лестницей уже ладил над хоккейной коробкой электрические провода. Значит, и вечером будет светло.
Я вышел во двор и, улучив удобный момент, сунул руку в тайник. Письмо было спрятано в коробочке из-под зубного порошка. Кошелек-то до сих пор лежал у меня в кармане.
Объяснять, какая охватила меня радость, думаю, не надо.
Еще раз перечитав письмо, я задумался: как же быть? Пойти и открыться: «Здравствуй, это я!» Или пока не открываться? Лучше все-таки подождать. Ну как я такой, косоротый, покажусь? Правильно, сначала напишу письмо.
Однако письма в тот день не написал. Просто не знал, как это сделать. Подтвердить ее догадку, точно, мол, это я поверг злодея и страшилу? Не прозвучит ли похвальбой? В самом деле, столько времени скрывался, а тут — вот я, герой, победитель!
Была и другая причина. Когда прятал в нижний ящик стола Надино письмо, то увидел: журнал «Юность» лежит не как обычно — на дне ящика, а поверх старого учебника географии за 6-й класс. Я сразу заподозрил: журнал кто-то брал. А в нем письма! Нет, они все были целы, но их могли прочитать. Мама? Отец? Сомнительно. Валера?.. Неужели читал, не постеснялся?