Взлетная полоса

Такая похвала показалась мне подозрительной.

— Не шутишь, нет! Правду говоришь?

— Правду хочешь… — Валера согнал с лица улыбку. — Старина, в бутылку не лезь, но если без вранья, всерьез, то эти писульки твоей прекрасной Н. — не из жизни, а из книжечек.

Я побледнел, и Валера сжал мою руку.

— Будь мужчиной. Правде надо смотреть в глаза. Я-то, поверь, побольше твоего знаю жизнь. И про любовь знаю… не из книжечек. Какая еще любовь? Что за овощ? Где она? Сам когда-то верил. А теперь — нет, дудки, нема дураков. Взять ту же Наташку. Помнишь, письмо прислала. Одеколоном надушено. Уж в какой верной любви клялась, какие слезы лила, когда прощались!.. А что вышло? Заказываю три дня назад междугородную. Берет трубку и опять в слезы: «Лерчик, дорогой, прости-извини, вернулся из загранплаваний Петя. У нас с ним старая дружба. Вельветона привез, японского шелка, белые джинсы, две пары кроссовок. Предложение сделал. Не думай обо мне плохо. Всегда буду помнить тебя». Вот и вся любовь! Мы чай тут пьем, а в это время они заявление в загс подают. Все женщины такие.

— И Галя такая?

— А что — Галя? — Валера поморщился, погладил пальцами усы. — Утешится и Галя. Найдет себе парня — про меня и не вспомнит.

— И правильно сделает! Ты же предал ее!

— Ну ты словечки-то выбирай. Предал! — Валера сердито отодвинул на дальний конец стола тарелку.

— Конечно! Разве честно поступил? Она так любит тебя. До сих пор любит.

— Много ты знаешь!

— Знаю. Вчера разговаривал с ней.

— С Галей? — спросил Валера. — Здесь была?

— Как же она может прийти? По телефону разговаривал. А ты ни разу не позвонил. Значит, никогда и не любил по-настоящему.

— Ну, старина, ты делаешь безответственные заявления. И обидные для меня. Галочку я любил. Для чего же тогда переписывался два года? Телескоп ей приволок. На свои, заработанные купил. Невестой называл.

— Вот именно, — воскликнул я, — зачем?

— Необъяснимая ирония судьбы, — философски сформулировал Валера. — Жизнь, братишка, штука сложная. Такие шарады загадывает, что и головы не хватит ответить.

— По-моему, — заметил я, — ты эту философию придумал, чтобы не отвечать ни за что. А я считаю: любишь человека, так надо, веем ради него пожертвовать.

— Братишка, — Валера небольно потянул меня за чуб, — хоть и нахватался ты верхушек, только рано вести тебе такие разговоры. Для тебя жизнь пока в, двух красках — черное, белое.

В это время зазвонил телефон, и Валера, скрывшись за дверью, поднял трубку.

— А! Вероника! — с шумной радостью воскликнул он. — Салям алейкум, привет, моя куколка! — Оставаться в передней или уединяться в комнате Валера почему-то не захотел — вернулся с аппаратом на кухню и сел напротив к столу. Даже подмигнул мне, словно приглашая быть свидетелем разговора. — Что делаю? — игриво переспросил он. — Разве не догадываешься? Жду, когда позвонит одна хорошенькая девушка… Какая? Кудрявенькая, симпатичненькая, глазки голубые, щечки розовые, с ямочками… Как зовут? Вероникой зовут… Ах, Вероника, ничего я не сочиняю. Ты сама не знаешь своей чудесной убойной силы. Твои глаза, как снайперская винтовка с оптическим прицелом, первым же выстрелом поразили мое сердце, а улыбка, как разорвавшийся гаубичный снаряд 152 калибра, взрывной волной бросила мое тело к твоим стройным ножкам…

Еще минут пять я слышал веселый треп брата, глядел на его ужимки, как закатывает глаза, хохочет, поигрывает пшеничными усами, трясет головой, и мне становилось все больше не по себе — зачем это? Почему не помнит о Гале? Она же любит его, мучается…

— Все, моя куколка, — топорща в улыбке усы, сказал невидимой собеседнице Валера, — договорились. Понял, приказ гласит так: в восемнадцать ноль-ноль у кафе «Ласточка»!

Точным движением, как бросок баскетбольного мяча в корзину, Валера водворил телефонную трубку на место и по-приятельски, будто вместе с ним должен радоваться и я, кивнул:

— Так-то, братишка. А ты говоришь — любовь! Жизнь — карусель. Еще и Людочка может позвонить. Тоже объект что надо! Четыре года в балетной студии занималась. Между прочим, с собственной жилплощадью. Папуля с мамулей кооперативное гнездышко построили ей на пятом этаже. С мусоропроводом! Кумекаешь, идеалист, что такое жизнь? А у вас в письмах — сироп розовый: ах, ох, любовь до гроба!.. Не те, Борис, времена. Атомный век. Скорости. Электроника…

Лучше бы не затевать этого разговора — до того на душе стало гадко. Весь день не находил себе места. Неужели и у нас, думал я, может такое случиться с Надей? И все во мне протестовало: нет, никогда! А на ум снова приходили слова Валеры: не знаешь жизни, все у тебя в двух красках…

Уже вечером, когда сделал уроки, я вдруг отчетливо с тревогой подумал: «О красках говорил! А у него-то их сколько? Одна всего — черная. О женщинах рассуждает, как законченный циник. Видно, и поступает так же. Но почему стал таким? Или это в нем всегда было?» Я вспоминал Валеру, когда он был школьником, и на память приходили какие-то эпизоды, говорившие о его грубости, желании кого-то унизить, высмеять или о стремлении любой ценой быть первым.