Взор синих глаз

– Да, разумеется. Ах, это бедная леди Люкселлиан, я полагаю. – Найт указал на гроб из светлого атласного дерева, который стоял на каменных лежнях[150] в новой нише. – А здесь покоятся останки ее родных с этой стороны. Кто эти двое, чьи гробницы расположены так плотно и близко друг от друга?

Голос Стефана немного дрогнул, когда он ответил:

– Это леди Эльфрида Кингсмор, урожденная Люкселлиан, и ее супруг, Артур. Я слышал от моего отца, что они… что он сбежал вместе с нею и женился на ней вопреки воле ее родителей.

– Тогда я предполагаю, что отсюда взялось то имя, что дали вам при крещении, мисс Суонкорт? – сказал Найт, повернувшись к ней. – Думаю, что вы рассказывали мне, что это было три или четыре поколения назад, когда ваша семья отделилась от Люкселлианов?

– Она была моей бабкой, – отвечала Эльфрида, напрасно пытаясь облизнуть пересохшие губы, прежде чем заговорить.

В этот миг она напоминала Магдалину Гвидо[151] с ее взглядом, в коем ясно читались угрызения совести, только воплотившуюся в детски-невинном теле. Она почти полностью отвернула лицо от Найта и Стефана и устремила взор на клочок неба, видимый из склепа, как если бы ее спасение зависело от того, чтобы она быстро достигла его. Ее левая ладонь слегка касалась свернутой калачиком руки Найта, отдернутая наполовину назад из-за стыда, что она предъявляет на него права перед своим первым возлюбленным, но все-таки она не желала отказываться от него; таким образом ее перчатка едва касалась его рукава. «Как быть прощенным и хранить свой грех?»[152] – выстукивало сердце Эльфриды в ту минуту.

Их разговор, казалось, обладал способностью возобновляться самопроизвольно и продолжался в виде разрозненных замечаний.

– Ум человеческий переполняют серьезнейшие мысли, когда стоишь здесь вот так, – говорил Найт размеренным, спокойным голосом. – Как много порой говорится о смерти! Как много мы сами можем поразмыслить об этом! Мы можем представить, как каждый из тех, кто здесь покоится, как будто вещает: Не по беззакониям нашим сотворил нам, и не по грехам нашим воздал нам[153]. Как там дальше, Эльфрида? Я сейчас думаю о сто втором псалме.

– Да, я его знаю, – пробормотала она и стала цитировать дальше спокойным низким голосом, явно заботясь о том, чтоб ни одно словечко не окрасилось ее эмоциями, достигнув слуха Стефана: – Ибо как высоко небо над землею, так велика милость [Господа] к боящимся Его[154].

– Что ж, – сказал Найт задумчиво. – Давайте покинем их. Такие места, как это, заставляют нас странствовать мыслью до тех пор, пока наше понимание не станет таким огромным, что нашей физической реальности станет не под силу выносить его пропорции. Мы оглядываемся на слабый и бренный ствол, который держит на себе эту роскошную листву, и спрашиваем себя: как это возможно, что этакая громада имеет столь маленькое основание? Должен ли я снова вернуться к моей ежедневной прогулке под этим низким потолком – в человеческое тело, где суетные мысли будут терзать меня? Разве не так?

– Да, – отвечали вместе Стефан и Эльфрида.

– Человеку также свойственно обижаться на то, что такая благодатная широта, каковою обладает любое разумное существо, должна быть заключена в хрупкий ларец человеческого тела. Что еще способно так же ослабить наши намерения о будущем, как мысли обо всем этом?.. Как бы ни было, давайте мы сыграем на более жизнерадостной струне, поскольку нам всем еще предстоит великое множество дел совершить в жизни.

Так Найт задумчиво вещал, обращаясь к молодым людям, не имея ни малейшего представления об искусном обмане, на который они решились по разным причинам, который разобщил сердца, что бились с ним рядом, и о тех сценах, что в былые дни соединяли их, и каждый из этих двоих, и он, и она, чувствовали, что не выигрывают от сравнения со своим задумчивым наставником. Хотя он не обладал такой телесной красотой, как молодой архитектор или дочь священника, Найтовы глубина мышления и честность озаряли его черты благородством, кое даже не зарождалось в тех двоих. Сложно создать такие правила, которые подошли бы обоим полам, поэтому, возможно, такую малосведущую девушку, какой была Эльфрида, едва ли позволительно загружать моральной ответственностью, коей в подобном случае ожидают от мужчины. Кроме того, шарм женщины в некоторой степени зависит от того, обладает ли она тонкостью суждений в вопросах любви. Но если считать, что честность – добродетель сама по себе, то получалось, что Эльфрида, отныне утратив ее, была уже недостаточно хороша для Найта. Что касается Стефана, то, хотя он и действовал обманом, стремясь к достойной цели, в конце концов, он не переставал от этого быть обманщиком; а такая стратегия, какие бы добрые плоды ни венчали ее в случае победы, все-таки редко вызывает к себе восхищение, особенно если стратег терпит неудачу.