– Я бы не хотел так сказать. Хотя признаю: мысль, что ты совсем неопытна, наделяла тебя в моих глазах огромной привлекательностью. Но я думаю вот что: если бы я знал, что есть какой-то секрет в твоей прошлой любви, о коем ты отказывалась рассказать, если бы я тебя о том просил, то я бы никогда не полюбил тебя.
Эльфрида горько плакала.
– Неужели я такая… просто безвольная игрушка… что во мне нет никакой прив-прив-лекатель-ности, кроме… кроме свежести? Разве у меня нет мозгов? Ты говорил… что я сообразительна и оригинальна в своих мыслях и… разве это ничего не значит? Разве я не обладаю некоторой красотой? Я думаю, у меня она немного есть… и я знаю, что есть… да, есть! Ты рассыпался в похвалах моему голосу, и моим манерам, и моей образованности. И все-таки все это, вместе взятое, оказывается никуда не годным вздором, потому что я… случайно виделась с мужчиной до тебя!
– Ох, перестань, Эльфрида. «Случайно виделась с мужчиной» звучит очень равнодушно. Ты любила его, вспомни.
– И любила его очень мало!
– И теперь отказываешься ответить на один простой вопрос: чем это все закончилось? Ты по-прежнему отказываешься, Эльфрида?
– Ты не имеешь никакого права так меня допрашивать – ты сам сказал. Это несправедливо. Верь мне так же, как я верю тебе.
– Ты все поняла неверно.
– Я не стану любить тебя, если ты будешь таким жестоким. Это жестоко – так на меня нападать.
– Возможно, это так. Да, это так. Меня слишком захватили мои чувства к тебе. Одному Богу известно, я вовсе не собирался все это устраивать, но я тебя так любил, и вот, плохо обошелся с тобой.
– Я не возражаю против этого, Генри! – немедленно ответила она, неслышно к нему подступила и обняла его. – И я вовсе не буду думать о том, что ты был со мной резок, если ты простишь меня, и ты ведь больше не будешь на меня сердиться? Я очень хочу быть в точности такой, как ты думал, что я была, но я ничего не могу с этим поделать, сам понимаешь. Если бы я только знала, что ты у меня будешь, какой монахиней я бы жила, лишь бы быть достойной тебя!
– Что ж, не имеет значения, – сказал Найт, и он повернулся уходить.
Он попытался говорить весело, пока они шли:
– Диоген Лаэртский[199] писал, что философы добровольно удалялись в уединение от всех, чтобы никто не беспокоил их в размышлениях. Мужчины, ставшие возлюбленными, должны делать то же самое.
– Почему… но не имеет значения – я не хочу знать. Не говори со мной так, – промолвила она с неодобрением.
– Почему? Философы ведь никогда не теряли рассудка от горя, обнаружив, что их кумир заимствованный.
Эльфрида опустила глаза и вздохнула; и они вышли из разрушенной старой церкви и медленно пошли через кладбище к выходу. Найт был не в себе и не пытался сделать вид, что с ним все в порядке. Она так и не призналась ему во всем.
Когда Эльфрида переходила перелаз, он легко ее поддерживал, и был настолько внимателен к ней, как самый нежный влюбленный. Но исчезло чудесное сияние, и мечты были совсем не те, что прежде. Возможно, Найт был не предназначен природой для участи женатого человека. Возможно, та скованность с женщинами, что длилась всю его жизнь, скованность, кою он называл случайной, была отнюдь не случайным, а естественным плодом его инстинктивных действий, настолько мимолетных, что они ускользали от внимания даже его самого. Или, быть может, все дело в том, что когда у человека грубо рассеивают самую яркую его мечту, как бы далека от реальности она ни была, то никто не может сказать, не обесценивают ли разом в глазах этого человека и тот истинный и непреувеличенный свет, что исходит от самой сущности мечты? Несомненно, было следующее: когда Найт узнал, что занимает второе, а то и третье место завоевателя сердца Эльфриды, он испытал горчайшее разочарование, и то, что она случайно проговорилась, да ее нежелание быть откровенной – все это вместе довело его до предела цинизма.
Глава 33
– Если ты хочешь отправиться на свою обычную прогулку в холмах, Генри, я могу добежать вниз до дома сама.
– Благодарю тебя, Эльфи, думаю, я так и поступлю.
Ее удаляющаяся фигурка стала черной в лунном свете, и Найт, постояв у перелаза еще несколько минут, повернул обратно к старому зданию. Его обычным движением было зажечь сигарету или трубку да предаться спокойным размышлениям. Но сегодня его ум был так перенапряжен, что о простом утешении он не мог даже помыслить. Поэтому он попросту обошел кругом то место, где рухнула башня, и уселся на одном из больших камней, из коих она состояла вплоть до этого дня, пока цепь событий, начало которой положил Стефан Смит, в те времена находящийся в подчинении у мистера Хьюби, лондонского архитектора, не вызвала их низвержение.