Взорвать Манхэттен

Когда-то нам навязали котенка. Я не хотел его брать, настояла Барбара. Я наугад выбрал его из корзины, брезгливо держа под мышки двумя пальцами, отнес в машину. А после, когда ехал домой, занятый важным разговором по телефону, отбросил в раздражении на сиденье пищащий, искательно тыкавшийся в меня пушистый комочек, и он, неловко упав, подвернул лапку. Боже, как он закричал от боли и несправедливости! Мое сердце оборвалось. Я прижал его к себе, изнывая от вины и стыда, и баюкал как ребенка, и душа моя наполнялась любовью и состраданием к этому существу, впоследствии ставшему моим лучшим другом, понимавшему меня с полувзгляда, и даже подмигивающему порой утешительно, когда случались неприятности, и я был не в духе. Он действительно будто пророс в меня, он старел вместе со мной, и последние годы я беспокоился о нем постоянно, как о самом родном существе. Меня просто преследовали эти страхи. И теперь они воплотились в свершенный ужас, смявший мою душу.

Я совсем беспомощен. Голова гудит от суматохи бессвязных мыслей. Я устал от этой жестокой жизни. Мне думается о смерти, как об избавлении от того мира, что я создал вокруг себя, и что приносит мне сплошные тягости и страдания. Мне все опротивело, я ко всему равнодушен. Но живым мне не вырваться из уготованной колеи. Может, в смерти есть тайна великого пробуждения, и, раскрыв глаза в новом пространстве, я увижу в нем безмятежный зеленый луг, залитый неведомым солнцем, и ступлю на него, а навстречу, блаженно жмурясь, шагнет старый дружище Патрик. И скажет: пойдем, я заждался тебя. Здесь нет лжи, изуверства и боли, здесь не нужны деньги и власть, здесь только сотворчество с Богом.

Я иду в ванную, ледяной водой вымываю заплаканные глаза, и принимаюсь одеваться. Через два часа я дома.

Домашние меня не встречают, скрывшись по своим комнатам. Они ждут от меня обвинений и исступленной истерики. Глупые. Это я боюсь встречи с ними, боюсь их слез и необходимости сопереживания, на которое нет воли и сил. Неужели они не понимают, что я люблю их больше всех на свете и хочу быть их лучшим другом?

Меня захлестывает волна великодушия и любви к ним, всем троим. Нина, впрочем, во Франции, и ее отстраненность от случившегося с нами горя - к лучшему.

Я захожу в спальню к Барбаре. Она понуро сидит на кровати. Лицо ее заплакано.

Сажусь рядом, молча обнимаю ее. Она благодарно шмыгает носом, припадая к моей груди.

- Мы не должны были выпускать Патрика из дома, - сдавленно произносит она.

- Как его удержать?.. - сокрушаюсь я покорно.

- Этот ротвейлер… Он всегда обходил его стороной, и вдруг…

- Мои парни пристрелили его.

- Этим ничего не поправишь. Бертона час назад увезли с сердечным приступом.

Бертон - мой бывший сослуживец, сосед, владелец проклятой собаки.

Барбара подавляет рвущийся из горла всхлип. Произносит с тяжелым вздохом:

- Звонила его жена.

- У них какие-то претензии? - с ледяной яростью вопрошаю я.

- Они боятся…

- То есть?

- Они боятся, что ты их убьешь. Она так и сказала: мой муж хорошо знает Генри. И умоляла меня поговорить с тобой…

- Вот, идиоты… - бормочу я.

Я озадачен: неужели меня воспринимают со стороны, как законченного злодея? Какой повод я дал? Бред… И, главное, не один Бертон, а тот же Кнопп… По-моему, я инстинктивно вжился в чуждую роль, и она мне здорово удается, хотя сути ее я даже не сознаю.

Через час привозят лакированный гробик. Я бережно укладываю в него Патрика. Прикрываю его голубые, замершие остекленело глаза. На его веках - детские, трогательные реснички.

Барбара плачет. Мне трудно дышать, я стискиваю зубы. Мне тоже хочется разрыдаться от любви, сочувствия и от жалости к самому себе, но ничего подобного нельзя позволить. Я не могу потерять над собой власть. Тем более, на глазах охранников и прислуги. Марвин стоит с потерянным лицом. Неверной рукой я глажу его по поникшей голове.

- Я потерял братика, - проникновенно говорит он, и эти слова разрывают мне сердце.

Едем на кладбище. Сухая, пыльная земля укрывает то, чему многие годы я отдавал свою бесконечную нежность и признательность.

Неужели все безвозвратно? Неужели жизнь обманывает нас смертью? Тогда все мы - торжество безумной бессмыслицы.

Через час я председательствую на совете директоров. Вокруг меня десятки учтивых людей. Они не знают, что творится в моем сознании. Проведай они о моих переживаниях, лишь передернут недоуменно плечами. Ну, жалко котика… Между тем у каждого из них свои трагедии, до которых мне нет дела. Что объединяет нас? Взаимная корысть? Да, именно она - катализатор бурлящего сообщества человеков. В какой бы привлекательной упаковке не преподносилась. Выходит, любовь - явление случайное и вторичное. И по покойникам мы зачастую горюем из-за корысти и собственного эгоизма. В первую очередь мы жалеем себя, а не их.

Возможно, я оплакивал Патрика потому, что с ним ушла часть моей способности кого-то любить. Часть волшебства, дарованного Богом. И я обеднел.

ЖУКОВ

- Мы с тобой сегодня схожи на предмет помятой рожи, - сказал Геннадий Жукову, всматриваясь в приятеля и неодобрительно покачивая головой.