Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

Советская паспортная система имела некоторые общие черты с царской системой внутренних паспортов, на которой отчасти и основывалась. К концу XIX века системы документов, подтверждающих личность, возникли по всей Европе[999]. Но внутренние паспорта имели и другие функции, кроме ведения учета населения для нужд советского правительства и определения гражданства. Как происхождение советской паспортной системы, так и ее эволюция, произошедшая в 1930-е годы, превратили эту систему в важнейший механизм чистки населения. В 1933 году Политбюро приказало тайной полиции установить порядок на московских улицах и очистить их от грязи[1000]. Полицейские доклады описывали маргинальные группы общества как грязь «на лице наших городов» и призывали власти превратить советские города в образцы социализма, удалив общественный мусор с улиц, а затем вычистив и мусор в прямом смысле слова. В своем докладе 1935 года о преступности Ягода подчеркнул важность паспортизации для очистки городов и превращения их в образцы социализма[1001]. Как заключает Дэвид Ширер, паспорта использовались для выявления и выделения групп, считавшихся чуждыми или вредными, а также для удаления их от социалистического ядра страны (от главных городов и промышленно развитых регионов). Разделение граждан на категории при помощи паспортов и создание зон паспортного режима привели к появлению «географической мозаики социалистических и несоциалистических частей страны. Чиновники могли смотреть на карту и приводить статистику (Ягода так и делал), позволявшую наглядно показать прогресс в деле строительства социализма в стране»[1002]. Стремясь к развитию позитивных аспектов строительства социализма (индустриализация, здравоохранение, просвещение), партийные деятели, однако, все в большей степени подчеркивали, что социальное отсечение — удаление «чуждых элементов» — является неотъемлемой частью строительства социализма.

Таким образом, отсекающее насилие играло важнейшую роль в стремлении партийных руководителей к преобразованию общественного строя. Чтобы коллективизировать сельское хозяйство, они решили «ликвидировать кулаков как класс», опираясь на прежде существовавшие практики социальной классификации и отсечения. Этот подход к социалистическому строительству основывался в такой же степени на устранении «классовых врагов», как и на строительстве новых экономических структур. В то же время не существовало тщательно проработанного плана раскулачивания, и этот процесс в целом характеризовался произвольными конфискациями, плохо подготовленными депортациями и социальным хаосом. Более того, выделение «кулаков» и их раскулачивание создали устойчивую массу людей, выселенных из родных мест и стигматизированных. Чтобы справиться с этим кризисом, возникшим в результате их же собственных действий, партийные деятели предприняли новые усилия в сфере социальной классификации и контроля, введя систему внутренних паспортов. Наконец, они пустили в ход еще более смертоносную кампанию государственного насилия, известную как массовые операции.

Массовые операции

Своего апогея советское государственное насилие достигло в конце 1930-х годов. Из 4 миллионов приговоров (в том числе 800 тысяч смертных), вынесенных советскими внесудебными органами в 1921–1953 годах, 1,575 миллиона приговоров (в том числе 682 тысячи смертных) пришлись на 1937–1938 годы[1003]. Число заключенных в лагерях увеличилось с 965 тысяч в январе 1935 года до 1,930 миллиона в 1941 году — за один лишь 1937 год оно выросло на 700 тысяч человек[1004]. Этот период был известен современникам как ежовщина (правление Ежова), а ученые называют его «Большой террор». Впрочем, оба названия ошибочны. Термин «ежовщина» подразумевает, что государственное насилие в этот период исходило от Николая Ежова, сменившего в 1936 году Ягоду на посту главы советской тайной полиции, в то время как на самом деле репрессии опирались на резолюции Политбюро и осуществлялись Ежовым под тщательным контролем Сталина.