Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

Уверенность партийных лидеров в том, что раскулаченные крестьяне предаются преступной и изменнической деятельности, больше сообщает нам о взгляде этих лидеров на мир, чем о реальном поведении жертв раскулачивания. Впрочем, советские руководители не ошибались в том, что большинство тех, кого назвали кулаками, стремились скрыть свое происхождение и искали работу в городе. Уже в 1930 году многие крестьяне, боясь раскулачивания, продали свое имущество и переехали в город, что отмечалось в многочисленных партийных докладах[1020]. «Кулаки третьей категории», потерявшие свое имущество, но не высланные в ходе раскулачивания, — около 2 миллионов человек — часто не имели другого выбора, кроме как бежать в город[1021]. Помимо того, из 1,6–1,8 миллиона людей, отправленных в спецпоселения в 1930–1931 годах, сотни тысяч бежали, а остальные к середине 1930-х годов были официально реабилитированы и освобождены[1022]. Как партийное руководство, так и местные советские чиновники испытывали недоверие к бывшим кулакам — отчасти потому, что опасались возмездия за то насилие, которое совершили против них[1023]. Раскулачивание, вместо того чтобы покончить с социальным напряжением путем «ликвидации кулаков как класса», оставило за собой длинный шлейф недоверия и враждебности, пронизывающих все советское общество.

После «ликвидации» буржуазных классов и создания некапиталистической экономики руководство партии и тайной полиции считало, что началась новая эра и что враг тоже изменился. Хотя открытая классовая борьба прекратилась, остатки буржуазии занимались тихим саботажем советского строя, и новый тип врага требовал нового типа борьбы с ним. В 1934 году советское правительство создало Народный комиссариат внутренних дел, заменивший собой ОГПУ. В юрисдикцию нового комиссариата вошли как милиция, так и тайная полиция (последняя была теперь переименована в Главное управление государственной безопасности, но ее часто называли просто НКВД)[1024]. Как объясняет Дэвид Ширер, Ягода руководил преобразованием правоохранительных органов «из орудия революционной классовой войны в орган правопорядка». Их новая структура соединила госбезопасность и милицию «в новую полицейскую империю»[1025]. Поддержание порядка стало более профессиональным, а государственное насилие — более централизованным, бюрократизированным и тайным. Новая разновидность скрытого врага требовала систематических полицейских действий, и НКВД опирался на обширные картотеки, которые будут использоваться в ходе массовых операций 1937–1938 годов для идентификации и ареста «антисоветских элементов»[1026].

В середине 1930-х годов советская власть углубила кампанию против бывших кулаков и других социальных маргиналов[1027]. В 1935 году Ягода и глава прокуратуры Андрей Вышинский направили руководителям милиции на местах приказ, расширявший размах репрессий против «социально вредных элементов», к которым относились теперь не только кулаки и преступники, но также нищие, безработные, повторные нарушители паспортного режима и малолетние преступники от двенадцати лет[1028]. Этот приказ создавал внесудебные милицейские тройки, уполномоченные выносить приговор к заключению в трудовой лагерь на срок до пяти лет. Согласно одному из докладов, такие тройки осудили примерно 120 тысяч человек в 1935 году и примерно 141 тысячу в 1936-м[1029]. Подробно рассматривая эту кампанию против «социально вредных элементов», Пол Хагенло отмечает, что «к середине 1930-х годов местные милицейские силы регулярно проводили чистки своих округов от маргиналов и преступников всех разновидностей», и заключает: «Извилистая, но вполне распознаваемая линия преемственности в правоохранительных практиках проходит от 1920-х годов, через городские чистки „вредных“ элементов в середине 1930-х — к массовым репрессиям 1937–1938 годов»[1030].