Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

28 июня 1937 года Политбюро приняло резолюцию о выявлении контрреволюционной повстанческой организации среди кулаков Западной Сибири: «Признать необходимым применение высшей меры наказания ко всем активистам, принадлежащим к повстанческой организации сосланных кулаков»[1055]. Четыре дня спустя политбюро приняло новую резолюцию, заявлявшую: «Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных в одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом[,] по истечении срока высылки, вернувшихся в свои области, — являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений…» Резолюция предписывала областным, краевым и республиканским представителям НКВД «взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные[,] менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД…»[1056]

Получив телеграмму от Сталина, Ежов немедленно приказал областным руководителям НКВД зарегистрировать всех кулаков и преступников, вернувшихся в родные края по окончании срока либо в результате побега из лагеря или спецпоселения. Он велел составить два списка: один с указанием наиболее враждебных «элементов», подлежащих казни, другой — с указанием «элементов» менее активных, но все-таки тоже враждебных, которых следовало выслать[1057]. Цифры, предоставленные в ответ на этот запрос областными руководителями НКВД, стали основой для квот на аресты и казни, установленных политбюро для каждого региона в ходе массовых операций.

Оперативный приказ НКВД № 00447, принятый политбюро 31 июля 1937 года, стал отправной точкой массовых операций. В его преамбуле отмечалось, что «в деревне осело значительное количество бывших кулаков», «церковников и сектантов», «остались… значительные кадры антисоветских политических партий», «кадры бывших активных участников бандитских восстаний, белых, карателей, репатриантов», а также «уголовных преступников — скотоконокрадов, воров-рецидивистов, грабителей и др.». И далее говорилось, что «все эти антисоветские элементы являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений»[1058]. Приказ предусматривал казнь 75,95 тысячи человек (занесенных в категорию «наиболее враждебные») и заключение в лагеря — на срок от восьми до десяти лет — 193 тысяч человек («менее активные, но все же враждебные»). Приказ содержал квоты на аресты и казни для каждого региона страны и позволял внесудебным органам — специальным трибуналам, состоящим из первого секретаря партии, прокурора и главы НКВД в каждой территориальной единице, — признавать арестованных виновными и выносить им приговор[1059].

Местные отделения НКВД принимали решения об арестах и казнях, предписанных центром, на основе прежде составленных картотек о «политически ненадежных элементах» — этот факт подчеркивает всю важность социальной каталогизации для советского государственного насилия. Возникшие в 1920-е годы в каждом населенном пункте милицейские картотеки содержали к 1930-м годам тысячи имен[1060]. В их пополнении помогали около семидесяти государственных архивистов: они составляли для тайной полиции картотеки на людей, идентифицированных в материалах военных и гражданских учреждений белых армий; в результате этого исследования появился список более 600 тысяч бывших белогвардейцев, продолжавших жить в Советском Союзе, — теперь они были классифицированы как «антисоветские элементы»[1061]. Советские полицейские картотеки часто охватывали не менее 10–15 % взрослого населения, и каждый человек в картотеке был помещен в одну из трех категорий — вместе с теми, кто считались наиболее опасными людьми в каждой категории. На основе приказа № 00447 местные отделения НКВД арестовали людей из первой категории, а там, где случился недобор квоты, — и некоторых из второй категории[1062].