Взрослых не бывает и другие вещи, которые я смогла понять только после сорока

У меня было несколько зацепок. Я сберегла записи своих разговоров с бабушкой и дедушкой. За несколько лет до смерти моей бабушки я спросила ее, остался ли в России кто-нибудь из наших родственников. Она достала из шкафа три светло-коричневых фотоснимка с надписью на обороте на русском языке и сказала, что на них наши родственники. Я положила фотографии в папку и привезла их с собой во Францию.

Выяснить, откуда вели род мои предки, не составило труда. То, что моя бабушка называла «Мински гиберния», оказалось Минской губернией. Это был не город, а огромная область, включавшая город Минск и несколько сотен городов и деревень.

Этим отчасти объяснялась одержимость моих родных одеждой. Это у меня в крови. Я нашла в интернете материал под названием «Профессии еврейского населения Минской губернии». Из него следовало, что самым распространенным занятием для этих людей был «пошив одежды». Этот же список сообщил мне, что трое из моих прадедов были портными.

Мать посоветовала мне связаться с ее двоюродным братом Барри – красавцем-пенсионером, который и сам до недавнего времени работал мужским портным. Сейчас он жил в кондоминиуме на побережье Флориды. Они с матерью не поддерживали близких отношений, но она сказала, что он много знает о нашей семье.

Я позвонила Барри. Он разговаривал со мной дружелюбно, но сдержанно. Как выяснилось, он тоже трудился над составлением фамильного древа. Он предложил мне выслать ему всю информацию, которую я сумела раздобыть. У меня появилось чувство, что мы с ним – два репортера из конкурирующих изданий, работающие над одной темой. Своими находками он со мной не поделился. Возможно, чтобы сбить меня со следа, он долго рассказывал мне о своем отце – добром человеке, тоже портном, который не приходился мне кровным родственником.

Я все же получила копию древа, составленного Барри (мама нашла ее у нас дома, в одном из ящиков), и очень удивилась: что он пытался скрыть? Передо мной была одна страничка текста, в основном состоящего из дат рождения и отметок о юбилеях детей и внуков Барри. Меня на этом древе не было, как и семьи сестры Барри. Фамильное древо Барри ограничивалось теми, к кому он относился с симпатией.

Чем больше родственников я обзванивала, тем больше всплывало плохих новостей. Дон – администратор психиатрической больницы на пенсии – удивился моему звонку.

– Никто из родни не поддерживал со мной связь, – печально произнес он. – Семья практически распалась.

Дон был первым, кто подтвердил мне, что мы как клан потеряли всякий интерес к собственной истории.

– Мы фактически списали свое прошлое в расход, – продолжил он. – Это похоже на отрицание своей истории. Никто ничего не знает и знать не желает.

Я говорила и с другими родственниками и поражалась тому, что они описывали целую жизнь кого-то из своих предков одним-двумя предложениями. Так, я узнала, что один из моих двоюродных прадедов «на бар-мицве танцевал со всеми дамами». Его жена «подавала коктейли из креветок в стеклянных банках».

Этим людям еще повезло: мы о них хотя бы говорили. «Забывают практически всех», – сказал муж, не без интереса следивший за моими исследованиями. Я нашла свидетельства о смерти своих предков, и это подействовало на меня отрезвляюще, лишний раз доказав одну простую истину: все когда-нибудь умирают. Это правило не знает исключений.

Значительная часть нашей истории испарилась, но остались следы. Моя двоюродная сестра Донна рассказала, что в Минской губернии одну из сестер моей прабабушки Розы украл русский казак и больше никто никогда о ней не слышал. Донна думала, что мне известна эта история. Откуда?

– Это было в царское время, – сказала она. – Этот казак скакал на коне – мне мать рассказывала. А бабушка говорила, что та девушка была очень красивая.

Еще одна двоюродная сестра подтвердила, что тоже слышала эту историю.

Знала ли моя милая бабушка из Южной Каролины, что одну из ее теток похитили? Моя мать утверждает, что она никогда об этом не упоминала. Но благодаря списку родственников, который мне продиктовала бабушка, я вычислила, как звали эту тетушку: Эсфирь. Мою бабушку Эстер назвали в ее честь.

Я пробила защиту Барри, отправив ему копии старых фотографий и фамильное древо, составленное со слов моей бабушки на пять поколений назад. Убедившись, что я ему не соперница, Барри начал регулярно звонить мне, чтобы обсудить самые свежие наши находки.

Как-то раз он сказал мне, что у него сохранились серебряные подсвечники, которые Роза привезла с собой из России. Он даже прислал мне их фотографию. Отполированные, они стояли на столе у него в гостиной во Флориде.

Я позвонила матери, чтобы рассказать, что я узнала, но ее наша семейная история не интересовала.

– Возьми эти подсвечники себе! – сказала она, уверенная, что детям Барри они ни к чему.