Взрыв

— Господин Уоткинс, я прошу вас расшифровать слова «он наш, наш». В единомышленники меня записали? Да, я согласился поработать, но это вовсе не означает, что я — ваш единомышленник. Или лучше было отказаться от предложения господина Гровса?

— Не надо умничать, — отмахнулся от Петракова Уоткинс. — Наш, и все тут. Вы к каждому слову будете придираться, а я должен расшифровывать. Вот еще!

Встал Жак. Он был сумрачен.

— Господа, предлагаю тост за успех уважаемого профессора. За предстоящий успех! И, ради бога, прошу ни слова больше... Ни одного лишнего слова! Ведь нам работать вместе, а мы начинаем ссориться.

Иван Андреевич поднимал вилкой с края тарелки увядшие листья салата.

— Признаюсь, пить мне вовсе не хочется. Не за что. О каком успехе речь? Это из области желаемого. С великим удовольствием оставил бы я этот стол, ваш научный Центр, извините, но буду откровенным до конца, и вас, господа. К сожалению, я поддался на уговоры господина Гровса, связал себя словом.

— А если бы не поддались на уговоры, то что бы произошло? — съехидничал Уоткинс.

— Перестаньте! Слышали тост?! — едва ли не с угрозой обратился к нему Жак.

— Слышали, слышали... — будто бы испугавшись, заторопился Уоткинс. Он протягивал руки то к подносу с салатом, то к апельсиновому соку, то к бутылке с коньяком. — За успех, да? Ну, значит, за успех. — И первым опорожнил рюмку.

Иван Андреевич не стал пить. Зато Жак, Уоткинс и Хаббарт усердствовали, Петракова для них словно не существовало. «Не пьет? — взглядывал кто-нибудь иногда на гостя. И тут же отворачивался, чтобы налить себе еще. — Ну и пусть не пьет...» Есть Ивану Андреевичу тоже не хотелось, он перекладывал истыканные вилкой дырявые листья салата с одного места на другое. «Он же вполне нормальный человек, этот Уоткинс, так что его болтовня вряд ли случайна. Что кроется за его словами? Ну надо же было согласиться у Гровса! Солдаты... Если бы не эти молодые люди...

За столом почти не разговаривали. Поведение Уоткинса выбило из колеи Жака и Хаббарта. Иван Андреевич сидел, откровенно позевывая.

Обед затягивался. Чтобы не терять времени даром, Иван Андреевич вынул записную книжку, попытался наметить, что же потребуется, с чего начать свою работу над солдатом. Едва-едва проклюнулась интересная мысль, и он уже щелкнул тонким замком авторучки, чтобы записать, как вдруг Уоткинс по-старчески закашлялся и швырнул вилку на скатерть.

— Осуждаете меня? — нацелился он недружелюбно взглядом на Жака и Хаббарта. Выдернул короткую салфетку из-за воротника, и галстук бабочка сполз в сторону, показав верхнюю не застегнутую пуговицу сорочки. — Будете докладывать? А я не боюсь! И гостя нашего не стыжусь. Да какой он теперь гость? Такой же, как и мы...

— Одумайтесь, Уоткинс! — прикрикнул Хаббарт.

— Что, свою власть в ход пустите? — усмехался Уоткинс и усиливал голос. — Пускайте! Не боюсь. И самого Гровса тоже. Мы еще с пеленок вместе, за ним такое водится... Один я знаю, так что не боюсь. В науку подался, акционером стал, на чужих знаниях к лику бессмертных приклеивается... Пусть господин Петраков все знает, нечего скрывать...

— Прекратите! Вы портите все дело! — уже требовал Хаббарт. Он сдернул очки, под маленькими водянистыми точечками глаз кругами расплывалась гладкая набрякшая синева. — Вам не простят этого!

— Мне все равно! Не убьют. Работать некому будет, — бушевал Уоткинс. — А я не хочу, чтобы Гровс поднимался выше и выше за чужой счет. Он и так всю жизнь на чужих горбах катается. Даже меня, своего друга, запряг... Теперь дошла очередь до зарубежных светил... Эх, господин Петраков, знали бы вы!..

— Уоткинс, вы с ума сошли!

— Знали бы вы, господин Петраков... Я не хочу, чтобы вы помогали Гровсу. Не хочу! Пусть гибнут солдаты. Пусть весь Центр сидит на мели. Пускай все видят, что это такое — Гровс! Я завидую ему. У него жизнь — сплошной фейерверк. А чем я хуже? Глупее, менее талантлив? Он и теперь нашел лазейку — ваш мозг, вашу квалификацию. Еще выше хочет, мало ему. Не допущу! Знаете, какая наука здесь? Вы умный человек, а ничего вы не знаете.

Загремел упавший стул, Хаббарт резко шагнул к Уоткинсу с заложенными в карманы пиджака руками. Это была угроза. Уоткинс взглянул на оттопырившиеся карманы, покривился в едкой усмешке. Потом небрежно пнул свой стул, освобождая выход. У двери его догнал Хаббарт и пошел по веранде рядом.

— Вот такие дела‑а, — вздохнул Жак.

— Он — больной? Что-то я не замечал, чтобы он заговаривался, — раздумывал Иван Андреевич.

— Нет, отчего же... Вполне нормальный, как и все мы. Выпил многовато... Определенные группы людей чаще бывают откровеннее, прямее в своих мыслях и чувствах по сравнению с другими. Это — старики и дети.

— Но они не всегда правы!

— А кто всегда прав? Таких не бывает.

Помолчали. Жак смотрел на дверь и тер кулаком подбородок. Было ясно: Уоткинс и Хаббарт к столу не вернутся. Иван Андреевич утомился от этой шумной неразберихи. Засели в голову слова, сказанные за столом, не давали покоя.